Витольд Гомбрович
Пампелан в репродукторе
Рассказ
Перевод с польского и вступление К. Старосельской
Искусство - это попытка высказать то, что не было сказано, доплыть до девственного материка, это крайняя точка, где дух соприкасается с Неведомым и Неназванным.
Витольд Гомбрович
Пожалуй, в любой стране, если разговор зайдет о польской литературе ХХ века, прозвучит один и тот же (с небольшими вариантами) набор имен, известных в мире и составляющих гордость Польши, являющихся визитной карточкой польской словесности. Такому набору можно и позавидовать. Судите сами: лауреаты Нобелевской премии Генрик Сенкевич и Владислав Реймонт - это первая половина столетия; не успевший перешагнуть во вторую половину века, но всем своим творчеством ей принадлежащий Станислав Виткевич; наши современники - еще два нобелевских лауреата Чеслав Милош и Вислава Шимборская; Славомир Мрожек, Станислав Лем... И где-то в этом ряду обязательно будет назван Витольд Гомбрович, который за рубежом - по причинам отнюдь не литературного свойства стал доступен широкому читателю раньше, чем у себя на родине. И который, как никто другой из этого достойнейшего списка, каждой своей книгой вызывал лавину не прекращающихся по сей день горячих споров и безудержных восторгов, бурю непонимания, неприятия и возмущения. Отчасти потому, что (как заметил один из исследователей его творчества) "принес с собою в мир свое с ним несогласие".
Свой первый рассказ Гомбрович написал в 1928 году; до войны в Польше кроме публикаций в литературной прессе - вышли сборник рассказов и роман "Фердидурке". Вышли - и нарушили покой критиков и читателей, поразив всех новаторством языка и стиля, неожиданностью сюжетов и ситуаций, беззастенчивым вторжением в тайники человеческой психики и бесстрашием, с которым автор разоблачал национальные стереотипы и крушил устоявшиеся традиции. Начало Второй мировой войны застало Гомбровича на корабле, плывущем в Буэнос-Айрес; в Аргентине он задержался надолго; в 1963 году перебрался в Европу, где скончался в 1969 году, шестидесяти пяти лет от роду; в Польшу он так и не вернулся. Но остался польским и только польским писателем с мировой славой: его книги переведены на двадцать с лишним языков, пьесы идут по всему свету. На русском языке опубликованы четыре из пяти его романов (некоторые даже в разных переводах), фрагменты "Дневников". Томик рассказов тоже издан и переиздан; предлагаемая читателю публикация пополняет его еще одним рассказом, написанным в 1937 году и не вошедшим в последний прижизненный сборник "Бакакай".
Рассказывая эту историю, воистину трудно сохранить равновесие между ее публичной и приватной составляющими, ибо, с одной стороны, это наиболее публичная и космическая история изо всех, что когда-либо в наше время случались, с другой же стороны - исключительно приватная, мало того: омерзительно, приторно, издевательски приватная. Род генерала гр. Мацея Драги, уже начиная с XV столетия, отличался особым пристрастием ко всему, что заметно превышало уровень заурядности. "Не всякий умеет мыслить в генеральных категориях," - сказал Генрик Сенкевич в 1897 г., но еще в середине XVII века, за 220 лет до Сенкевича, Мельхиор Драга, ловчий Вел. Кн. Лит. и подскарбий, первым начал мыслить генерально, генерал же Юзеф Драга, кавалер орденов и кавалерист, в 1810 г., в апреле, довел оное мышление до пределов совершенства применительно к императору Наполеону I. "Драги никогда не были на "вы" с великими", - заявил он императору и впредь неуклонно обращался к нему на "ты" и звал просто Наполеоном, император же, сраженный благородным чванством гордого чудака, возвел его в графское достоинство, и с той поры генеральство вместе с графством в этом роду передавалось от отца к сыну, притом со все большей изощренностью: если старший сын был кавалеристом, то средний подвизался на дипломатическом поприще, а третий обычно бывал лишь графом pur sang - чистокровным графом, и только.
Драги любили славу; соблюдали традицию; чтили прошлое и культивировали безграничную широту взглядов, но главное - в крови у них сохранялся культ Наполеона I и, как следствие, глубочайшее понимание Истории, исторического момента, а также пылкое обожание исторических личностей и правящих династий. И все же не это являлось основной фамильной чертой, а то, что Драги вносили нечто достойно публичное во все личное и интимное. Каждый из них неизменно держался так, будто за ним наблюдали сто тысяч пар глаз, и не было во всем доме закоулка, в котором Драга повел бы себя иначе; больше того, ни на одном из Драг и вообразить было нельзя вещь столь личную и интимную, как прыщ. Блестящее, невыразимое словами brio сопутствовало самым неприметным их жестам и даже банальнейшим высказываниям. Ныне здравствующий ген. гр. Вацлав Драга, кавалер ордена и бодрый старец в отставке, был женат на последней представительнице баронского рода Праг, принесшей ему в приданое внушительную коллекцию фамильных портретов и множество стильных зеркал. Зеркала и портреты умножали великолепие до бесконечности, расширяя его и раздувая во времени и пространстве. Старший сын генерала, Эразм гр. Драга, играл в бридж, был знатоком геральдики и служил в МИДе. Средний сын был поручиком 1-го полка, sportsman'ом, наездником и женолюбом. Младшему же ничего не оставалось, как, в силу фамильной традиции, стать исключительно графом pur sang, в связи с чем отец намеревался прикупить для него поместье под Калишем либо под Кутно.
