Кошачьи язычки - [60]

Что бы она сказала сегодня, если бы узнала, какую боль причинила мне разлука с ним и какой мукой стало возвращение к Ахиму. Если бы мы могли иметь еще детей, я пережила бы это легче, но увы. По мнению Ахима, достаточно и двоих. В январе 89-го, я точно помню дату, он внезапно решил пройти процедуру стерилизации. Помню и наши бесконечные дискуссии по этому поводу, которые ни к чему не привели — он сделал так, как захотел. Его аргументы в основном сводились к тому, что за десять лет мы сэкономим кругленькую сумму на противозачаточных препаратах. Они меня не убедили — в конце концов, есть и другие методы.

Еще мы могли бы вспомнить о наших мучениях на уроках физики, которую дружно ненавидели; при этом из всей нашей троицы я была единственной, кто к ним серьезно готовился. Господин Мике обожал ставить опыты со светом, для чего зашторивал окна и курил прямо в классе, — якобы для того, чтобы нужный эффект проявился нагляднее. Для Додо это был просто праздник! Она тут же щелкала зажигалкой и принималась дымить, чтобы помочь господину учителю и усилить эффект. Или о наших велосипедных прогулках в Клевенштенерский лес или в Ведьмину пещеру, где мы устраивали пикники. Мы с Додо загорали без верха, трясясь от страха, что за нами кто-нибудь подсмотрит, а Клер стояла на шухере. Или как Клер, выйдя из магазина, потеряла камамбер, и как на него случайно наткнулась сумасшедшая фрау Йессен. Потом она рассказала, сколько всего уже нашла на автобусных остановках: золотое обручальное кольцо, а уж монет — так просто без счету, но чтобы камамбер… У нее были сердитые и какие-то водянистые глаза, но в тот знаменательный день она от радости расплакалась и позволила нам выгулять ее собаку — вздорную жесткошерстную таксу по кличке Шалун. Когда она своим дребезжащим голосом подзывала ее, крик разносился за три улицы. Додо здорово умела ее передразнивать, сразу и не догадаешься, кто вопит: старая фрау Йессен с водянистыми глазами или наша подруга.

Ах, какое время! Тогда мы думали, что втроем в силах завоевать весь мир. Скажи мне кто-нибудь тогда, что пройдет всего два десятка лет, и мы будем вот так шагать рядом и не знать, что сказать друг другу, как делаем это на протяжении последних десяти минут, — не поверила бы.

Клер

Как славно молча идти по переулкам, слыша только звук собственных шагов и дыхания, да еще время от времени — визг автомобильных тормозов и телевизионные выстрелы из распахнутых окон домов. Чуть погодя в многочисленных церквах начинают бить колокола, и их плавный перезвон плывет над нами. Значит, скоро восемь.

Несмотря на две таблетки «Ленца-9», которые я приняла перед выходом из отеля, в голову лезет Люкка. Во Флоренцию мы больше не ездили. Не сговариваясь, единодушно решили избегать этот город, а друзьям и знакомым говорили, что там стало слишком шумно и суетно — слишком много японцев, слишком длинные очереди в Уффици и Баргелло.

Прошли долгие месяцы, прежде чем мы опять собрались вместе поехать на отдых. Каждый из нас занимался своей работой, мотался по командировкам, иногда по целой неделе, и мы все реже оставались наедине у себя в квартире, не говоря уже о постели. После Флоренции мы стали спать по разным комнатам. Но потом его родители пригласили нас на Рождество в Ибицу, в свою новоприобретенную finca,[32] — хотя бы на пару дней. Они обратились к Филиппу с просьбой спроектировать пристройку в виде гостевого крыла, не нарушая стиля старинного особняка. Он ехал с удовольствием, радуясь предстоящей встрече с братьями и сестрами, дядьками и тетками — Пиларди всегда поддерживали тесные родственные связи.

Мне Филипп предложил, если я хочу, остаться дома, и я сразу согласилась, но потом поняла, что не имею права капитулировать.

— Нет, я поеду с тобой, — сказала я. — Разумеется, если ты не против.

Мы были на кухне и стоя пили свой утренний кофе. Молока не оказалось, и Филипп перерыл все полки на предмет возможных запасов сухого молока, он терпеть не мог черный кофе. Хлопнув дверцей шкафа, он сказал:

— В конечном итоге вопрос в том, способна ли ты еще терпеть мое общество. — И распахнул следующую.

Я понимала, что он прав. Я сама не понимала, как такое возможно, но я, как никогда, нуждалась в его телесной близости, страсть к нему буквально душила меня. Я как будто стояла каждой ногой на льдине, и эти льдины расходились в разные стороны.

— Я люблю тебя, Филипп, — прошептала я.

— Слова! — сказал он. — Послушай, тебе надо навести порядок у себя в голове, потому что сейчас у тебя там кавардак. К сожалению, я не психиатр, Клер. Наверное, тебе нужна помощь, но я не в силах тебе помочь. Я не в силах изменить тебя.

— Если ты меня любишь… — начала я. — Я думаю, что…

Он резко повернулся ко мне.

— Хватит увиливать! — воскликнул он. — Если ты, то я, если я, то ты… В любви все не так. В любви все просто. А у нас не любовь, а сплошная говорильня. Как же, черт возьми, ты этого не поймешь, с твоим-то умом!

Он смотрел на меня и ждал ответа, а я целое сумасшедшее мгновение раздумывала, что ему сказать. При желании он прочитал бы в моих глазах, что мне нужно одно — его доверие. Но он опять повернулся к шкафам: