Корсиканские братья - [29]

Виктор, дрожа, вернулся к двери, открыл ее и потом, оставаясь внутри комнаты, сказал:

— Сударь, соблаговолите войти.

И я услышал, несмотря на то, что ковер их приглушал, шаги, которые пересекли прихожую и приблизились к моей комнате, затем почти сразу же я увидел, как на пороге двери действительно появился г-н де Франки.

Признаюсь, что первым охватившим меня чувством был ужас. Я поднялся и сделал шаг назад.

— Извините, что беспокою вас в подобный час, — сказал мне г-н де Франки, — но я приехал всего лишь десять минут назад, и вы понимаете, что я не хотел ждать до завтра, чтобы прийти поговорить с вами.

— О, мой дорогой Люсьен, — воскликнул я, бросившись к нему и обняв, — это вы, это ведь вы!

И помимо воли я прослезился.

— Да, — сказал он, — это я.

Я подсчитал, сколько времени прошло: едва ли письмо должно было дойти, не говоря уже о Соллакаро, но даже и до Аяччо.

— О Боже мой, — воскликнул я, — так вы ничего не знаете!

— Я знаю все, — сказал он.

— Как это все?

— Да, все.

— Виктор, — сказал я, поворачиваясь к слуге, все еще не пришедшему в себя, — оставьте нас или лучше вернитесь через четверть часа с сервированным подносом; вы поужинаете со мной, Люсьен, и останетесь здесь ночевать, не так ли?

— Я согласен на все, — сказал он, — я не ел с самого Осера. Кроме того, поскольку меня никто не знает, или, скорее, — добавил он с очень печальной улыбкой, — поскольку все принимают меня за бедного брата, меня не впустили в его дом, и я ушел оттуда, оставив всех в сильном смятении.

— Это и понятно, мой дорогой Люсьен, ваше сходство с Луи так велико, что я и сам был поражен.

— Как! — воскликнул Виктор, который все еще не мог собраться с силами и уйти. — Этот господин — брат?..

— Да, но идите и принесите нам поесть.

Виктор ушел, мы остались одни.

Я взял Люсьена за руку, подвел к креслу и сам сел радом с ним.

— Но, — начал я, все больше поражаясь тому, что вижу его, — вы, должно быть, были уже в дороге, когда узнали эту ужасную новость?

— Нет, я был в Соллакаро.

— Невозможно! Письмо вашего брата едва ли еще пришло.

— Вы забыли балладу Бюргера, мой дорогой Александр. «Гладка дорога мертвецам!»

Я содрогнулся.

— Что вы хотите сказать? Объясните, не понимаю.

— А вы не забыли, что я вам рассказывал о видениях в нашей семье?

— Вы видели вашего брата? — воскликнул я.

— Да.

— Когда же?

— В ночь с шестнадцатого на семнадцатое.

— И он вам все сказал?

— Все.

— Он вам сказал, что он умер?

— Он мне сказал, что убит: мертвые не лгут.

— А он вам сказал, как это произошло?

— На дуэли.

— С кем?

— С господином де Шато-Рено.

— Не может быть! — воскликнул я. — Нет, вы узнали об этом каким-то другим путем!

— Вы думаете, что я расположен шутить?

— Извините! Но то, что вы говорите, в самом деле так необычно. И все, что происходит с вами и вашим братом, настолько выходит за рамки законов природы…

— … что вы не хотите в это верить, не так ли? Я понимаю! Но посмотрите, — сказал он и распахнул рубаху, показывая мне синюю отметину на коже над шестым правым ребром, — в это вы верите?

— Действительно, — воскликнул я, — именно на этом месте была рана у вашего брата.

— И пуля вышла вот здесь, не так ли?.. — продолжал Люсьен, показывая пальцем место над левым бедром.

— Это какое-то чудо! — воскликнул я.

— А теперь, — сказал он, — хотите я вам скажу, в котором часу он умер?

— Говорите!

— В девять часов десять минут.

— Послушайте, Люсьен, расскажите мне все по порядку: я ума не приложу, о чем вас спросить, чтобы услышать ваши невероятные ответы. Мне больше по душе связный рассказ.

XIX

Люсьен облокотился на кресло, пристально посмотрел на меня и продолжал:

— Да, Боже мой, все очень просто. В день, когда убили брата, я выехал верхом ранним утром, собираясь навестить наших пастухов в стороне Карбони. И вдруг, после того как я посмотрел на часы и убрал их в карман жилета, я получил такой сильный удар под ребро, что потерял сознание. Когда я вновь открыл глаза, то уже лежал на земле и меня поддерживал Орландини, поливавший мне водой лицо. Моя лошадь была в четырех шагах от меня, она стояла, повернув морду ко мне, раздувая ноздри и отфыркиваясь.

«Так что же с вами случилось?» — спросил Орландини.

«Боже, — ответил я, — да я и сам ничего не знаю. А вы не слышали выстрела?»

«Нет».

«Мне кажется, что мне сюда попала пуля».

И я показал ему место, где ощущал боль.

«Во-первых, — заметил он, — не было никакого выстрела ни из ружья, ни из пистолета, а во-вторых, у вас нет дырки на сюртуке».

«Значит, — ответил я, — это убили моего брата».

«А, это другое дело», — ответил он.

Я расстегнул сюртук и нашел отметину, которую только что вам показал, она поначалу была свежей и казалась кровоточащей.

На какое-то мгновение я потерял контроль над собой, настолько был сломлен этой двойной болью: физической и моральной. Я хотел вернуться в Соллакаро, но подумал о матери: она ждала меня лишь к ужину, надо было как-то объяснить причину возвращения, а мне ей нечего было сказать.

С другой стороны, я не хотел, будучи не совсем уверенным, объявлять ей о смерти брата.

Я продолжил свой путь и вернулся домой лишь в шесть часов вечера.

Моя бедная мать встретила меня как обычно; было очевидно, что она ни о чем не догадывается.