Корсиканские братья - [30]

Сразу после ужина я пошел в свою комнату. Когда я проходил по коридору (вы помните его, разумеется), ветер задул свечу.

Я хотел спуститься, чтобы вновь ее зажечь, когда вдруг заметил сквозь дверные щели свет в комнате брата.

И я подумал: Гриффо, должно быть, что-то делал в этой комнате и забыл унести лампу.

Я толкнул дверь: восковая свеча горела около кровати брата, а на кровати голый и окровавленный лежал мой брат.

Признаюсь, минуту я стоял, застыв от ужаса, потом подошел к нему.

Потом я дотронулся до него… Он уже был холодным.

Он получил сквозную рану именно в том месте, где я почувствовал удар, и несколько капель крови стекали с лиловых краев раны.

Для меня стало ясно, что мой брат убит.

Я упал на колени, склонил голову у кровати и, закрыв глаза, прочитал молитву.

Когда я их вновь открыл, то увидел, что нахожусь в полной темноте, свеча погасла, а видение исчезло.

Ощупав кровать, я убедился, что она была пуста.

Признаюсь, я считаю себя не трусливее других, но, когда я на ощупь выходил из комнаты, у меня волосы стояли дыбом, а по лицу струился пот.

Мне пришлось спуститься, чтобы взять другую свечу. Мать, увидев меня, вскрикнула.

— Что с тобой? — спросила она. — И почему ты такой бледный?

— Ничего, — ответил я.

И, взяв другой подсвечник, я ушел наверх.

На этот раз свеча больше не гасла, и я зашел в комнату брата. Она была пуста.

Восковая свеча исчезла, и не было никаких вмятин на матрасе.

На полу лежала моя первая свеча, которую я вновь зажег.

Хотя новых доказательств не было, я к тому времени уже достаточно видел, чтобы убедиться в том, что в девять часов десять минут утра мой брат был убит.

Я пошел к себе и лег в сильном смятении. Как вы понимаете, мне потребовалось много времени, чтобы заснуть. Наконец усталость поборола волнение и мной овладел сон.

Дальнейшие видения продолжались уже в виде сна: я наблюдал, как разворачивалось действие, видел человека, убившего моего брата, и слышал, как произнесли его имя: убийцу звали Шато-Рено.

— Увы! Все так и было, — проговорил я. — Но зачем вы приехали в Париж?

— Я приехал, чтобы отомстить тому, кто убил моего брата.

— Убить его?..

— О, не беспокойтесь, не по-корсикански: не из-за изгороди или поверх стены, нет, нет, по-французски: в белых перчатках, жабо и манжетах.

— А госпожа де Франки знает, что вы приехали в Париж с этим намерением?

— Да.

— И она отпустила вас?

— Она поцеловала меня в лоб и сказала: «Езжай!» Моя мать — настоящая корсиканка.

— И вы приехали!

— Вот он я.

— Но когда ваш брат был жив, он не хотел, чтобы за него мстили.

— А он изменил свою точку зрения с тех пор, как умер, — сказал Люсьен, горько усмехаясь.

В это время вошел слуга, неся ужин; мы сели за стол.

Люсьен ел как обыкновенный беззаботный человек.

После ужина я проводил его в отведенную ему комнату. Он поблагодарил меня, пожал мне руку и пожелал спокойной ночи.

Такое спокойствие свойственно сильным натурам после принятия ими твердого решения.

На следующий день он вошел ко мне сразу, как только узнал от слуги, что я встал.

— Вы не хотите поехать со мной в Венсен? — спросил он. — Дело в том, что я собираюсь сходить поклониться месту гибели брата. Если у вас нет времени, я поеду один.

— Как это один! А кто вам покажет место?

— О, я его легко узнаю, разве я вам не говорил, что оно предстало перед моим взором во сне?

Мне было интересно узнать, насколько было точным это необыкновенное видение.

— Я еду с вами, — сказал я.

— Хорошо. Собирайтесь, а я тем временем напишу Джордано. Вы позволите мне воспользоваться вашим слугой, чтобы он отнес письмо?

— Он в вашем распоряжении.

— Спасибо.

Он вышел и вернулся через десять минут с письмом, которое вручил слуге.

Я послал за кабриолетом; затем мы сели и поехали в Венсенский лес.

Когда мы добрались до нужного перекрестка, Люсьен спросил:

— Мы уже приближаемся, не так ли?

— Да, в двадцати шагах отсюда мы входили тогда в лес.

— Вот мы и приехали, — проговорил молодой человек, останавливая коляску.

И он не ошибся.

Люсьен, не колеблясь, вошел в лес, как будто он уже много раз бывал здесь. Он пошел прямо к оврагу, потом ненадолго остановился, чтобы сориентироваться, пошел вперед точно к тому месту, где упал его брат, затем наклонился к земле и, увидев под ногами красноватое пятно, сказал:

— Это здесь.

Он медленно наклонился и поцеловал траву.

Поднявшись, он с горящими глазами пересек дно оврага и направился туда, откуда стрелял г-н де Шато-Рено.

— Он стоял здесь, — сказал он, топнув ногой, — и здесь вы его увидите лежащим завтра.

— Как это завтра? — спросил я.

— Да. Он негодяй, и завтра я посчитаюсь с ним.

— Но, дорогой мой Люсьен, — сказал я, — вы же знаете, что во Франции обычно дуэль не влечет за собой каких-либо других последствий, кроме естественных для поединка. Господин де Шато-Рено дрался с вашим братом, которого он вызвал. Но с вами у него нет никаких счетов.

— По-вашему, выходит, что у господина де Шато-Рено было право потребовать удовлетворения у моего брата только потому, что он предложил свою помощь женщине, трусливо обманутой этим господином? И вы считаете, что он имел право вызвать на дуэль моего брата? Господин де Шато-Рено убил моего брата, никогда не державшего в руках пистолет. Он убил его с таким спокойствием, словно стрелял вон в ту косулю, что смотрит на нас, а я, значит, не имею права вызвать господина де Шато-Рено? Ну и ну!