Короткая глава в моей невероятной жизни - [57]

– Не волнуйся. Ты полюбишь рабби Кляйна. Он классный. И, думаю, нам самим это не по зубам. Можно воспользоваться его помощью. В смысле, я мог бы пойти поговорить с папой и позволить ему помочь нам, но тогда у нас в итоге получился бы тот же старый седер, который мой папа устраивает каждый год. Было бы веселее устроить его самим. Думаю, Ривка бы оценила.

Мне не остается ничего другого, кроме как поцеловать его.

Мы назначаем встречу с рабби Кляйном через несколько дней. Потом Зак рассказывает мне, что он раввин в храме Исайи, я вспоминаю, что видела его на демонстрации по поводу городской печати в октябре. Вспоминаю, что он лысый и с коротко подстриженной бородкой. Вспоминаю, как убедительно он говорил о важности отделения религии – любых религий! – от светской жизни. Возможно, Зак прав. Возможно, я полюблю этого рабби Кляйна.

Когда мы приезжаем, он обнимает Зака и взъерошивает ему волосы, словно тот еще ребенок. Зак делает шаг назад, обнимает меня одной рукой и говорит:

– Я хочу познакомить вас с моей девушкой, Симоной.

Моей девушкой, Симоной.

Я пожимаю раввину руку. Он кажется просто обычным парнем. Не знаю, чего я ожидала на самом деле. Точно не черной рубашки с белым воротничком. Я знаю достаточно, чтобы понимать, что эта униформа не принята в синагогах. Но полагаю, я ожидала увидеть какой-то явный знак, что он раввин, святой человек, а не просто обычного вида белый мужчина среднего возраста в черных джинсах «Levi’s», коричневых кожаных ботинках и рубашке на пуговицах, которая выглядит так, словно была куплена в «Banana Republic».

Он сидит за большим деревянным столом, и мы занимаем два стула напротив него. Зак говорит:

– Мы с Симоной собираемся организовать наш первый седер, и нам нужно какое-то руководство, потому что я никогда не проводил седер, а Симона и вовсе не была ни на одном.

Рабби смотрит на меня озадаченно.

– Я атеист, – представляюсь я.

– Понимаю.

– Сама идея о существовании Бога меня не устраивает.

– Ну, тогда Песах – идеальный для тебя праздник.

– Как это?

– Дело в том, что он посвящен свободе и равноправию. Он празднуется в честь освобождения нашего народа из рабства. И дает возможность обратить внимание на других людей мира, которые несвободны. С этим могут поладить даже самые нерелигиозные и даже самые антирелигиозно настроенные евреи.

– А как насчет людей, которые даже не уверены, являются ли они настоящими евреями или нет?

И снова озадаченный взгляд.

Может, дело в тишине кабинета, может, в Заке, сидящем рядом и держащем меня за руку, а может, в доброте в его глазах, но по какой-то причине я принимаю этот взгляд за приглашение рассказать рабби Кляйну всю историю обо мне и Ривке.

Я чувствую себя так, будто вишу на волоске, когда дохожу до конца, когда дохожу до той части, в которой Ривке становится все хуже и хуже.

– Симона, – говорит он, – этот твой поступок, это желание организовать для Ривки седер, когда она слишком слаба, чтобы сделать это сама, – это настоящий поступок доброты и великодушия. Возможно, тебе потребуется вся жизнь, чтобы решить, еврейка ты или нет, но я могу сказать тебе, что то, что ты делаешь, устраивая этот седер и приглашая Ривку и ее друзей к себе домой, – это поступок, одобряемый базовыми принципами иудаизма. Ты делаешь доброе дело, мицву, достойную самой святой души.

Ну, все. Я закрываю лицо руками и всхлипываю. Мои пальцы и ладони мокрые от слез. Зак пододвигает свой стул ближе и нежно гладит меня по спине.

– Простите, пожалуйста, – говорю я, – я на самом деле не собиралась этого делать. Мы здесь не для этого.

– Совсем необязательно, чтобы у нас сегодня был только один пункт повестки дня, моя дорогая.

– Ей всего тридцать три.

– Это трагедия.

– Почему? Почему это происходит? В смысле, у вас ведь должно быть лучшее понимание всего этого, чем у остальных. Почему Бог это делает?

– Я не знаю.

– И вас это устраивает? – Это звучит более обвинительно, чем я того хотела.

– Должно.

– Ну, вот видите. Поэтому религия для меня не имеет смысла. – Я беру платок из коробки на столе. – Христиане, по крайней мере, верят в жизнь после смерти. Им, по крайней мере, дана роскошь притворяться, что, умирая, ты отправляешься в лучший мир.

– Как бы там ни было, Симона, я верю, что ты даришь Ривке возможность жить после смерти.

– Имеете в виду, передавая ее гены?

– Нет. Я имею в виду, сохраняя память о ней. Я верю, что именно так мы живем после этой жизни. В воспоминаниях тех, кто знал и любил нас. Каждый раз, когда ты рассказываешь ее историю, каждый раз, когда ты вспоминаешь о ней, представляешь ее, в этот момент она продолжает жить. Дело не в генах. Если бы ты с ней не познакомилась, я бы сейчас тебе этого не говорил, хотя ее физические черты могут передаться твоим детям. Мы созданы из нечто большего, чем наши гены. Почему-то мне кажется, Симона, что ты понимаешь это лучше, чем другие.

Несмотря на мой срыв, нам удается покинуть храм Исайи с советом и инструкцией от рабби Кляйна о том, как провести наш седер. Он одолжил нам пачку Агад – маленьких брошюр, которые нужно читать во время седера, рассказывающих об истории Песаха. Он также дал нам несколько статей о современном рабстве, потому что, как он сказал, во время седера, вкушая горькие травы и макая петрушку в соленую воду с целью вспомнить пролитые слезы, важно думать об ужасной несправедливости, происходящей в мире сегодня, прямо сейчас, повсюду вокруг нас, а также о том, что мы, возможно, могли бы сделать, чтобы исправить и исцелить этот мир.