Коронованный лев - [146]
И мы переломили их натиск!
— Лукавый!.. — снова услышал я яростно прогремевшее знакомое слово, едва закончив произносить: «sed libera nos a malo!». И только подняв голову и увидев того, кто его выкликнул, понял, что оно не относилось к кому-то абстрактному или хотя бы к герцогу, чья смерть была «предначертана» — вожак хранителей оказался одним из моих старых знакомых, мы встречались с ним в одном узком переулке, прежде чем оказались во дворике, куда подоспел Каррико. И он меня узнал. Уцелев после первых выстрелов, лишь помявших ему каску, и в последовавшей сече, он грозно потрясал окровавленным мечом, маниакально впившись в меня горящим взглядом. — Враг человеческий!..
В ответ я несентиментально вытащил левой рукой пистолет, — хранитель ведь был все еще в седле, — и выстрелил в него. И, черт возьми, не попал… то есть попал нечетко — пуля не пробила кирасу, куда-то срикошетив. Вожак пришпорил коня и ринулся на таран, расшвыривая с дороги всех, кто случайно на ней попадался. Я благополучно увернулся, бросив пистолет и выхватывая второй. Вожак резко развернул недовольно ржущего коня, едва не свернув ему шею, но тут чей-то чужой выстрел разнес ему голову. Я мельком увидел Огюста, над пистолетом которого еще вился дымок.
— Не застревай! — бодро крикнул Огюст. — Их тут еще полно!
— Спасибо! — крикнул я в ответ, разрядив пистолет в упор в ближайшего противника и, пробормотав под нос: «Моя слава явно преувеличена…» — принялся за уничтожение хранителей, стараясь не думать, что делаю. Неужели же все-таки теперь, когда ход битвы уже был переломлен, да и предрешен, две части моей личности наконец решили разъединиться и выяснить между собой отношения? Одна испытывала приподнятость и боевой азарт, увлеченно продолжая решать задачки из серии: «уклонись и режь!», а вторая изнывала от отвращения, мечтая оказаться где-нибудь подальше от этого места. Или, все-таки, выражаясь не совсем моими словами, я лукавил сам с собой? И раздвоение личности тут было ни при чем? Так, отговорки? Удобная причина, лежащая на поверхности, чтобы объяснить подобную двойственность? Она могла объясняться и куда проще. Ведь, с одной стороны, было ясно, что убивать придется — это единственный способ их остановить, хочется нам того или нет. И в том-то и дело, что — единственный — хранители не могли ни дрогнуть, ни бежать, ни просить пощады, ни сдаться. Мы все были вынуждены довести дело до конца. Нас тыкали носом в то, что вызывало омерзение — не просто победить, а именно добить, уничтожить врага подчистую, просто потому что не оставалось выбора.
А если бы этот пославший их мерзавец снарядил против нас отряд не мужчин, а женщин или детей? От этой мысли я мгновенно облился холодным потом и ощутил некстати подкатившую тошноту. А ведь это все еще может быть… И с этим невозможно будет бороться — все это только начало… По счастью, именно эта мысль тут же вылилась в бешеную злость — да, эту живую стену придется пробить, чтобы добраться до того, кто за ней стоит, и чем быстрее пробьешь, тем лучше, тем быстрее это начало все же обернется концом! И останется какой-то шанс, для всех тех, кого он не успеет пустить под нож и под пушки, кого не успеет лишить рассудка.
«Так вот почему Рауля так мутило от запаха лампадного масла», — подумал я. Он каким-то образом все это помнил, только не помнил, что помнит именно это… И на какое-то мгновение мне показалось, что я тоже помню что-то… Но это странное ощущение тут же ускользнуло, оставив лишь странный мысленный привкус, внезапную дезориентацию и удивление — я действительно тут? Что это я здесь делаю?.. Резкий укол в бок, будто острой, но раскаленной и застревающей кочергой, быстро напомнил — что, и, развернувшись, я тут же перерезал горло кому-то еще, почти не глядя.
— Отвратительно!.. — выдохнул я и согнулся, упершись левой рукой в колено, меня колотила дрожь. Каким-то краем сознания я соображал, что все уже кончилось и, наверное, можно даже упасть, но очень не хотелось расклеиваться.
— Поль! — услышал я встревоженный голос Огюста. — Ты в порядке?
Мне мерещилось, или он действительно по какой-то причине чувствовал себя сейчас лучше чем я? Может быть, оттого, что лучше меня осознавал, как эта Варфоломеевская ночь не похожа на настоящую? Может быть. Да что и впрямь, черт побери, со мной творится? Стыд и позор… Я с трудом распрямился и бессмысленно огляделся. «О поле, поле, кто тебя усеял…»
