Теперь дом Колиньи выглядел иначе. Он все еще был окружен чего-то ждущей волнующейся толпой, но она стала куда разреженней прежнего. Видимо, кто-то разъехался в рейды по окрестностям, а кто-то просто решил, что временно тут поживиться нечем. «А ведь если организовать толпу, чтобы она была тут постоянно… — подумалось мне, — много чего может не случиться или случиться совсем иначе…». Но мысль эту пришлось прогнать.
Пропустили меня без вопросов — каким-то образом запомнили, видно с легкой руки и подвешенного языка все того же д’Обинье — почему-то я был уверен, что Огюст обо мне не слишком распространялся. Огюст вышел встретить меня едва заслышав, что я здесь, и по тому, как он схватил меня за руку, я понял, что он встревожен не на шутку — ничего удивительного, но было, похоже, что-то еще, чего мы пока не знали.
— Поль! Пойдем скорее, ты должен взглянуть на него…
Расталкивая слуг, Огюст поволок меня прямиком к адмиралу, находящемуся у себя в спальне.
— Он не встает? — спросил я, догадавшись об этом по тому, куда он меня тащил.
— Нет, — обеспокоено ответил Огюст. — Как ты думаешь, можно отравить пулю?..
— Которая летит на большой скорости и раскаляется так, что на ее поверхности все сгорает? Ты что, шутишь?..
Огюст глубоко вздохнул.
— Просто тут столько разговоров, уже голова кругом…
Перед дверью мы замолчали и вошли в нее чинно, делая вид, что нисколько не беспокоимся.
Адмирал сидел, опираясь на высокие подушки, и что-то писал, положив бумагу на особую лакированную дощечку.
Я с удивлением посмотрел на Огюста. Выглядел Колиньи совсем не так уж плохо, и даже преспокойно поскрипывал пером по бумаге. Так, так, значит, ранен он не в правую руку… А в какую должен был? Тут моя память решительно дала сбой. Как бы то ни было, стрелял в него все равно не тот человек, которому этот выстрел всегда приписывался, по банальной и уважительной причине собственной безвременной смерти. Но прочие известные факты, как будто, на месте? Стреляли недалеко от резиденции Гизов, и герцог, о чем уже было немало разговоров, наконец покинул город. А может, это была как раз его светлая идея обвинить во всем испанцев, чтобы выиграть время? Все может быть. Нельзя же отрицать и кое-каких интриг, происходящих в этом месте и времени закономерно, а не привнесенных извне… Может быть, и нельзя… Но отчего-то упорно казалось, что инициатива давно и безнадежно перехвачена.
Адмирал поднял взгляд, повел головой и коротко взмахнул пером, отсылая всех, кто находился сейчас в спальне, кроме нас с Огюстом, прочь. Поклонившись своему командиру и одарив нас подозрительными взглядами, свита прошествовала мимо, оставив нас наедине.
— Я вижу вас снова, молодой человек, — проронил адмирал с сухой иронией, когда мы приблизились. — Уж не об этом ли вы меня предупреждали?
Я посмотрел на его перевязанную руку, неподвижно лежавшую поверх покрывала.
— Это было всего лишь вероятно, господин адмирал.
Колиньи кивнул, прикрыв глаза, положил перо на бумагу и удобней откинулся на подушки. Огюст подхватил дощечку с письмом и убрал ее на стоявший рядом резной столик.
— И вы говорите, нет никакого заговора? — поинтересовался адмирал, не открывая глаз.
— Думаю, что есть, и не один, — ответил я. — Без них ведь не бывает.
Колиньи улыбнулся едва обозначившейся улыбкой в уголках тонких высохших бледных губ.
— Дайте мне вашу руку, — произнес он, подняв в воздух свою здоровую кисть.
Я поднял руку и коснулся его пальцев — они были сухими и горячими. По-прежнему не открывая глаз, он быстро перехватил мою руку, несильно сжав запястье. Это меня насторожило — прислушивается к пульсу? Как поступил недавно и я? Нет, это еще ни о чем не говорило, он не мог быть «вторым» — он в слишком большой опасности, да и возраст и здоровье — совсем не те. И все-таки он прислушивался к моему пульсу, чтобы понять, насколько я с ним правдив. Что ж, достаточно старый метод. И что ни говори, не надежный. Как правило, человек не может лгать, не беспокоясь. Но вот отчего именно он беспокоится, если он все-таки беспокоится — этого не разобрать.
— Вы ведь не знали, что это произойдет? — негромко прошелестел адмирал.
— Конечно, знал, — ответил я, и он слабо дернулся, сомкнутые веки вздрогнули, но так и не открылись.
— В вас сильный бес противоречия, не правда ли? — тихо проговорил адмирал, будто засыпая. — Вам страшно, оттого вы делаете вид, что не боитесь. Вы знаете, какого ответа от вас ждут, и говорите противоположное, не желая задумываться о последствиях.
— Вы ошибаетесь, — сказал я спокойно. — Я говорю так потому, что задумываюсь. И если я уже думал и говорил об этом, я не вижу смысла не признавать, что не догадывался о том, что могло произойти. Отрицать это было бы лицемерием.
Он открыл глаза и пристально посмотрел на меня.
— Кто же вас послал мне, бог или дьявол? — он глубоко вздохнул. — Вы верите, что меня нужно прятать? Но желаю ли я прятаться? Что я этим признаю? Свою предусмотрительность или свою слабость?
Он отпустил мою руку, уронив сухую, будто паучью, кисть, на одеяло.
— Это будет не бегство, — ответил я мягко. — Вы будете лишь гостем у ваших друзей.
