Коронованная демократия. Франция и реформы Наполеона III в 1860‑е гг. - [55]

Агитационные предвыборные листовки, распространявшиеся либеральными кандидатами, дают представление о степени оппозиционности или лояльности этих кандидатов к власти и о степени радикальности их программы. Например, листовка из коммуны Лудеак в Бретани, в которой кандидат обращается к избирателям: «будучи либеральным консерватором, я поддержу императора и его династию преданно и самоотверженно. Я приложу свои усилия к развитию наших институтов, ко всему, что способствует сохранению мира – основы процветания общества… Я приму все меры для развития народного образования… Я желаю видеть благополучие рабочего класса, добьюсь продолжения строительства в нашем краю железных дорог и шоссе – залога будущего процветания страны…»[335]. Отсюда видно, что программа либералов почти не отличалась от программы официальных кандидатов – ни по формулировкам, ни по целям: и те, и другие были готовы защищать императора и идти навстречу народу во имя сохранения династии и социального мира.

Другой яркий пример предвыборной агитации – брошюра, составленная анонимно в интересах официальной кандидатуры. Она начинается с призыва к народу, «уважающему порядок и свободу, противостоящему анархии – худшей из тираний…»[336]. Здесь заметны прямые совпадения с либеральными идеями: соединение свободы и порядка и предотвращение революции. Далее автор брошюры подвергает насмешкам кандидатов-республиканцев, от «бульварного писаки» А. Рошфора до Гамбетта и Ферри, «болтунов, скандалистов и заговорщиков – врагов народа». Риторика данного текста столь агрессивна, что не вызывает сомнения в неприязни, которую питала «партия власти» к все более активизирующейся оппозиции. «Они обещают народу счастье, но на самом деле они интриганы и эксплуататоры… В оппозиции они ангелы, но, придя к власти, они станут демонами… Неужели народ пойдет вслед за Пеллетаном, который заявил, что желает добиться демократической и социальной республики и ради нее готов строить баррикады?!». В этом же тексте мы встречаем благосклонное отношение к либералам в лице Оливье: «господин Оливье – преданный государству человек, опытный и серьезный политический деятель, сделавший так много для страны…». Не является ли это подтверждением того обстоятельства, что либеральная оппозиция к тому времени «срослась» с властью и стала рассматриваться бонапартистами в качестве коллег в деле спасения Франции от революции? Текст показывает изменения в ценностях, к которым апеллируют бонапартисты: теперь, помимо императора и социальной стабильности, ими становятся «народ», «гражданин», «народные представители», «народный суверенитет» – ценности изначально демократические и либеральные, но в данном случае узурпированные бонапартистами для сохранения своего авторитета среди масс. «Народ – это миллионы граждан, сотворивших империю, любящие в равной степени свободу и общественный порядок»[337], – пишет аноним; свобода-и-порядок – это не только девиз обновленной бонапартистской империи, но и исконная либеральная ценность.

«Гротескная оппозиция» – так была она охарактеризована одним из парижских комиссаров полиции, наблюдавшим за ходом избирательной кампании 1869 г. Власти расценивали оппозицию, в основном наиболее радикальную – республиканцев – как «балаган», как вульгарный протест группы недовольных, которым нечего предложить, кроме бунта и которые не представляют реальной угрозы и не заслуживают серьезного к себе отношения. Освобождение избирательной кампании из-под жесткого контроля власти, свобода партийной агитации, разнообразие партий и идеологий явно сбивало правительственных чиновников с толку, ошеломляло внезапностью, но воспринималось ими всего лишь как спектакль, не способный потрясти прочные основы авторитарной империи. «Парижская оппозиция смехотворна, а всеобщее избирательное право обещает превратиться в невероятное цирковое представление», – пишет очевидец[338]. «У этой оппозиции есть черты, недопустимые для серьезной политической деятельности: жестокость и радикальность. Жестокость, поскольку они намерены действовать силой и стремятся навязать свои утопические взгляды. Радикальность, когда им недостает силы и они сводят свои методы к пустым словам и напрасным демонстрациям». Если республиканцы рассматривались властью только как бунтари, но не уважаемые политические соперники, то либеральная оппозиция, если верить тому же документу, фактически отождествлялась с либеральным правительством: «государство вступило на либеральный путь и предпочло сопротивляться оппозиции, нежели смириться с ней и раствориться в ней… В настоящий момент сила на стороне благоразумия, свободы и империи. У непримиримой оппозиции нет шансов, она может быть только нелепой»[339]. Как мы видим, государство повело двойную игру: с одной стороны, оно законодательно признало свободу партий и идеологий, но, с другой стороны, отказывалось признавать проявления оппозиционности кроме тех, которые были относительно лояльны власти и представляли для нее минимальную угрозу: такой оппозицией и были либералы.

К широким народным массам, преимущественно к рабочим, взывали и республиканцы, но затрагивали другие проблемы: то, что либеральные реформы есть лишь «обман нации в интересах тиранической власти», требования полной свободы собраний и создание профсоюзов, свержение монархии и установление республиканского народовластия