Коронованная демократия. Франция и реформы Наполеона III в 1860‑е гг. - [36]

. Реформы должны были проводиться согласно предложениям либералов: свобода печати и собраний, расширение законотворческих полномочий парламента и ответственности перед ним министров. Император в своем выступлении подчеркнул, что реформы упрочат доверие общества к власти: «Несомненно, осуществление на практике новых свобод подвергнет дух народа серьезным испытаниям и повлечет за собой риск. Но я возлагаю надежды на мудрость нации, на прогресс общественного мнения, на строгость наказания, энергию и авторитет власти. В течение пятнадцати лет наша идея оставалась неизменной: уберечь основные законы от противоречий и враждебных сил и в то же время развивать либеральные институты, не ослабляя авторитета государства»[203]. Бросается в глаза изменение позиции императора по сравнению с предыдущим десятилетием: отныне он понимал под основой власти свободу, а не порядок.

Ранее мы уже отмечали, что документально зафиксированной программы реформ как со стороны либералов, так и со стороны императора не существовало: о надвигающихся переменах было заявлено лишь в тронной речи, а предлагаемые реформы изложены в парламентских речах и мемуарах оппозиционных депутатов. Примечательно и то обстоятельство, что либералы привлекли внимание власти к своим идеям практически без парламентской борьбы, исключительно по воле императора: ведь в Законодательном корпусе депутатское большинство к тому времени по-прежнему сохранялось за бонапартистами, а либералы лишь постепенно и в незначительной мере увеличивали свое представительство в 1857 и 1863 гг. Подобный ход событий с самого начала поставил под вопрос степень оппозиционности либералов: можно ли считать оппозицией политическую группу, идеи которой взял на вооружение глава государства и фактически сам привел эту группу к власти? Сами либералы оценивали такую ситуацию как мудрую и своевременную уступку императора, стремившегося избежать оппозиционного мятежа и решившего «поддержать реформаторов своим авторитетом», – как полагал Э. Оливье[204].

Первоначальная реакция либеральной оппозиции была, можно сказать, восторженной: долгожданный глоток свободы, которому суждено оживить страну. Один из депутатов Законодательного корпуса отметил, что именно в данный момент, а не десятилетием ранее, реформы стали необходимы: «заслуга императора в том, что он не поступил подобно другим правительствам, которые сперва идут на большие уступки, а затем, напуганные революционными страстями, устанавливают репрессивные режимы: он решил задержать введение этих уступок»[205]. Известное либеральное издание «L’Opinion nationale» приветствовало реформы, определив их как «новую эру свободолюбивых чаяний и прогресса»[206]. Другой влиятельный печатный орган либералов, «L’Avenir national», отмечал мудрость императора, проводящего реформы, основанные на трех главных ценностях французского общества – «боге, народе и монархе»[207]. Своего рода эйфорию, которую испытывало французское общество в отношении реформ, отразило письмо писателя Проспера Мериме к императрице Евгении: «Быть может, начнут говорить о том, что, давая нации больше свободы, правительство ослабеет. Такая опасность возможна. Но более страшная угроза состоит в том, что правительство может рухнуть, не сделав нескольких уступок стране… Новые свободы приведут к власти самые преданные, мудрые и отважные сердца…»[208].

Между тем программа реформ не удовлетворяла интересы двух других влиятельных политических сил – республиканцев и бонапартистов-консерваторов. Первые сохранили радикально-критическое, непримиримое отношение к любому действию власти; вторые смирились с решением императора, однако продолжали предостерегать его от чрезмерного потакания обществу и настаивать на приоритете порядка. При этом интересен тот факт, что даже журналы консервативного направления, такие, как «Le Constitutionnel», избрали своей риторикой либеральную: «Нация с радостью примет либеральный закон, который станет новой вехой в истории великого правления»[209]. Многие видные бонапартисты (такие, как Руэр и Персиньи) восприняли намерение провести реформы с одобрением, но исключительно как инициативу императора, решившего предотвратить революцию и усмирившего либералов готовностью найти с ними компромисс: «император великодушно даровал стране гражданские свободы, ограничив свои права суверена… во имя свободы и прогресса. Отныне едины общественные интересы и либеральное движение, объединены прогресс и консерватизм», – отмечал Персиньи[210]. Для бонапартистов это была не победа оппозиции, а победа императора над социальными брожениями. Сугубо либеральная риторика, термины «свобода» и «прогресс» берутся на вооружение бонапартистами, еще недавно убеждавшими императора во вреде любых преобразований и необходимости сохранения авторитарной власти. Это заставляет задуматься о проблеме «присвоения» либерализма властью и превращения его в новую государственную идеологию в интересах прежде всего монарха. Республиканцы подвергли жесткой критике программу реформ. Ибо либералы единодушно стремились спасти в первую очередь монархию путем уступок обществу; республиканцы же полагали, что реформы должны быть нацелены исключительно на благо народа. В глазах республиканцев либералы были предателями идеи свободы, перебежчиками во вражеский лагерь ради собственных же корыстных интересов: А. Рошфор писал, что либералы «вероломно использовали лозунги демократии для спасения империи»