Коронованная демократия. Франция и реформы Наполеона III в 1860‑е гг. - [34]

Оливье указывает на то, что на данном отрезке времени власть смешивает два противоположных понятия: преступление, то есть действие, и слова, мнение, которые далеко не всегда подстрекают к какому-либо преступному акту. Этим же обосновывается требование Оливье подчинить преступления прессы общему праву и суду, а не особой комиссии: «если журналы могут быть наказуемы только тогда, когда их статьи становятся общественным преступлением, то почему они не должны быть подчинены равному для всех суду присяжных?»[193]. Преступлением же либералы считали только статьи, направленные на возмущение социального спокойствия, призывающие к свержению власти и существующих законов и иным противоправным действиям. Альтернативное мнение о характере государственного строя или деятельности правительства не может считаться преступным или провоцирующим. Пресса – это «естественное, справедливое и законное движение мнений»[194]; но эти мнения будут мирными лишь при отсутствии давления со стороны власти – в противном случае они превратятся в подстрекательства к массовым беспорядкам. Таким образом, свобода прессы – это своего рода контракт между властью и обществом: власть предоставляет журналистам свободу мнения, журналисты в обмен на это отказываются от провокационной радикальной критики – необходимость в ней сама собой отпадет благодаря отсутствию насилия со стороны власти.

Совершенно бессмысленным считает Оливье ограничение свободы прессы путем судебных преследований, поскольку разнообразие изданий и выражаемых в них взглядов учит общество «естественному отбору» среди них, учит граждан формировать собственную точку зрения и политическую позицию и тем самым выносить общественный приговор тем или иным изданиям. Следовательно, лучший судья для прессы – ее читатели; «самое эффективное ограничение для свободы прессы – это полнота ее свободы»[195]. Еще один важный аспект проявления гражданской свободы, о котором говорили либералы, – свобода собраний и политических объединений. После бонапартистского переворота свобода собраний была существенно ограничена необходимостью подавать заблаговременное уведомление в полицию и присутствием на них не только полицейских, но особых комиссаров, следивших за содержанием идей, высказываемых на этих собраниях, и выявлявших всех оппозиционно настроенных. Однако Оливье считал, что запрет на свободу собраний немыслим в стране, где существует всеобщее избирательное право: свободные, открытые и справедливые выборы могут происходить только при условии непосредственных встреч кандидатов с избирателями, при публичном оглашении программы партии, которую кандидат подробно разъясняет на языке, доступном массам, тем самым вверяя себя суду общества[196]. Нация имеет неотъемлемое право выслушивать своих представителей. Жестокая ошибка состоит в отождествлении любого собрания с подготовкой мятежа – ведь существуют и мирные объединения граждан, созданные с целью обсуждать и обмениваться мнениями, информацией. Такие собрания выполняют ту же функцию, что и свободная пресса: они способствуют просвещению, обмену информацией и формированию у граждан чувства взаимной ответственности, способствуют их политической грамотности. «Необходимо, чтобы гражданин проявлял заботу об общественных делах. Он не должен думать в одиночку, в противном случае это будет всего лишь личное мнение; нужно, чтобы и его сограждане делились с ним своими мнениями, формируя таким образом мнение общества», – полагает А. Тьер[197]. Иными словами, если, согласно конституции, суверенитет принадлежит нации, ей не должно запрещаться решать свою судьбу самостоятельно, в том числе и через политические собрания: «чтобы нация сама решала свои дела – вот о чем должно заботиться правительство, основанное на всеобщем избирательном праве»[198].

Однако либералы делают оговорку: неограниченная свобода собраний – это либо ушедшие в безвозвратное прошлое идиллические времена античной демократии, либо удел еще не родившейся, опять же идеальной, республики, которая рано или поздно утвердится во всех развитых обществах, но на настоящем этапе Франция не готова к такой республике. На данной стадии своего развития общество еще не достигло должной мудрости, зрелости и умения самостоятельно контролировать себя – ему необходимо осторожное воспитание, направляющая рука[199]. На данное время такими собраниями смогут воспользоваться революционные радикалы и посеять в народных массах смуту, силой своей навязчивой пропаганды препятствуя формированию самостоятельного народного мнения[200].

Как бы то ни было, в этих утверждениях либералов бросается в глаза не только употребление термина «демократия» (что изначально противоречит либеральной парадигме, для которой демократия – это навсегда потерянная идиллия античных полисов, опасная в реалиях XIX в.), но и стремление применить этот принцип к существующей реальности, адаптировать его к новому времени. Либералы так или иначе были вынуждены «смириться» с принципом всеобщего избирательного права в общественной жизни Франции. Такое обращение к демократии явилось бесспорной новизной и характерной особенностью либеральной мысли 1860-х гг.