Короли и королевы. Трагедии любви - [56]

Изабелла из Хеннегау

Быстрым движением руки Изабелла приказала трубадуру замолчать. Покраснев от смущения, он умолк и прижал ладонью струны. Она не желала его обидеть, дружелюбно ему улыбнулась и обратилась к одной из своих дам.

– Вы слышали, Эммелина? Мне почудился звук охотничьего рога.

Эммелина прекратила прясть. Чтобы лучше слышать, она чуть приподняла край головного платка из прекрасного льна и проворчала:

– У вашего величества хороший слух, раз вы можете среди шума, который подняли каменотесы, различить звук трубы. Однако… мне кажется, что я тоже что-то слышу…

– Мне тоже кажется, – сказала Вильгельмина и отодвинула от себя шитье.

– Это он! Я была уверена, что король возвращается домой. Изабелла подобрала бархатное платье, которое из-за холодов было отделано мехом, и со всем проворством пятнадцатилетней девушки подбежала к окну, вскочила на высокую каменную ступеньку, встала на колени на скамью в нише и открыла тяжелую, покрытую свинцом створку окна. Порыв ветра раздул ее белое покрывало, которое удерживалось на лбу золотым, украшенным сапфирами обручем.

– Мадам, мадам, – вскрикнула сердито Эммелина, – будьте же осторожны. Вы опять простудитесь!

Но Изабелла не слышала. Она далеко высунулась из окна. Берега Сены были едва видны в ранних сумерках февральского вечера и в сгущающемся тумане, но верхушки крыш и башни города были видны отчетливо, особенно фронтон больницы, а за ним нечто вроде крепости – резиденция архиепископа. Едва различимы были каменотесы и плотники на строящейся площади Нотр-Дам. Когда совсем темнело, умолкали удары зубила по камню и пение подмастерьев на строительных лесах. Собор, который строился уже более двадцати лет, за последние годы сильно продвинулся. Хоры и поперечный неф были уже готовы, а вместе с ними и основная часть главного нефа. В нем было что-то могущественное, то был великолепный псалом из камня, которому на долгие века предстояло стать символом Парижа.

Звук охотничьих рогов приближался и уже смешивался с криками торговцев водой и матросов на реке. Доски большого моста сотрясались под копытами лошадей, а стража во дворе подготавливалась к приему. Изабелла видела из окна приближающуюся группу охотников, прибывших из Венсена, где они охотились на вепрей: загонщиков, которые сейчас думали только о том, как бы промочить горло, оруженосцев с лающими охотничьими собаками на поводках, которые не хотели идти, ибо чуяли мертвого вепря, висевшего на копьях двоих мужчин, покрытых грязью и пылью рыцарей из свиты короля. И лишь после них она увидала его!..

Его черный большой конь от избытка темперамента пытался танцевать, лягаться, вырваться вперед, но он сдерживал его, при этом едва пользуясь уздой и обходясь силой своих ляжек и коленей. Филипп-Август был высок и атлетически сложен, у него было красивое, но немного широкое лицо с крупным носом, сжатым ртом и гордыми глазами. Высоко надетый на лоб обруч едва сдерживал его буйные рыжие волосы. В тот момент, когда его увидела Изабелла, он склонился к своему дяде, Роберу де Дрю, и, смеясь, обнажил свои блестящие зубы. Все, вплоть до того, как он забрасывал на плечо плащ с гербом из лилий, выдавало в нем короля. Королю было девятнадцать лет.

Филипп спрыгнул с успокоившегося наконец коня и большими шагами направился в замок. Изабелла отошла от окна и повернулась к зеркалу из полированного серебра, стоявшему на сундуке, поправила немного спутавшиеся светлые волосы.

– Скорее, Эммелина, дай мне мантию! Все в порядке?

– Все в порядке, – ответила Эммелина со снисходительной улыбкой. – Ваше величество прекрасны!

Слегка покраснев, Изабелла вновь села на свое место у камина среди дам и взяла работу. Она улыбнулась певцу Хелимонту:

– Пойте же дальше, мой трубадур, мы слушаем.

По когда пальцы трубадура коснулись струн и он принялся петь прерванную любовную песню, Изабелла прислушалась, не раздаются ли в соседних покоях властные шаги.

Но Изабелла ждала напрасно. У Филиппа не было желания встречаться с ней. Он устал после охоты, его мучили голод, жажда и заботы. И не было настроения болтать с дамами. Он снял свой охотничий камзол и облачился в длинную, зеленую мантию с лисьим мехом. Слуга налил ему монмартрского вина, ароматизированного травами. Вошел камергер и доложил о приходе королевы-матери.

Филипп нахмурился. Ему хотелось отдохнуть перед ужином, и он уже собирался сказать, что не принимает, но было уже поздно. Портьера над дверью поднялась и появилась его мать. Он встал для приветствия.

В то время сорокалетняя Адель де Шампань, третья жена покойного Людовика VII, была все еще красива: высокого роста, как и ее сын, изящна и энергична. В рыжих волосах над гордо поднятой головой еще не было седины. Обруч придерживалпокрывало, которое было такого же густо-синего цвета, как ее глаза. Она быстро подошла к сыну, поцеловала его в лоб и села без приглашения на стул, с которого он поднялся.

– Итак, Филипп, – сказала она глубоким голосом, который всегда производил впечатление на мужчин, – обдумали ли вы мои слова? Приняли ли вы какое-нибудь решение?

– Решение? Я должен решать? Мадам, вам известно, что я только что вернулся с охоты и сейчас не самое подходящее время, чтобы принимать решение.