Королевский понт - [4]

– Сегодня показывают парад, – сообщил Алан своему названному отцу.

Тот, кряхтя, поднялся с одного кресла, чтобы пересесть на другое, поближе к старенькому телевизору. Прибежала Энрика, чтобы устроиться на коленях у «дедуски».

– Что ж, поглядим, – проскрипел старик, – какие машины для истребления людей нынче придумали. Любят они этим хвастать…

Алан, вытирая посуду, краем глаза тоже поглядывал на экран. Красиво же…

Безоблачный летний полдень – центральная площадь Атлантсбурга заполнена людьми, люди облачены в нарядную военную форму, они двигаются слаженно и четко; звонкие чеканные звуки марша улетают в ясное синее небо… Когда смотришь на парад, война представляется торжественной, величественной, прекрасной, а не страшной и уродливой; праздником, а не бедой… Зрелище парада способно внушить ту самую жертвенную гордость своей страной, неся которую в сердце, легко умереть в бою.

Золотые нашивки героев сверкают на солнце, гремит музыка.

Алан стоял в дверях комнаты с тарелкой в руке, по которой на ощупь возил кухонным полотенцем. Глядя на белоснежные перчатки офицеров, он думал, что зря они такие светлые, яркие, ведь воевать в них никак невозможно, сразу же будут заметны на этой ангельски чистой ткани и грязь, и кровь… Он уже знал, что такое война, знал не понаслышке, он видел её, она подошла к самому порогу его дома, и пышность парада уже никогда не смогла бы обольстить его.

Солнечные блики на медных трубах. Солнечные эполеты. Гладкая эмаль неба. Внезапно в этом торжественном сиянии воинской славы мелькнуло знакомое лицо. Камера сначала выделила его среди прочих, обозначив фокусом, затем приблизила, увеличив до размеров экрана.

Алан застыл. Полотенце прекратило свои уже давно бессмысленные круговые движения по сухой тарелке.

Всеблагая и её ангелисы! Никогда ещё Тати не казалась ему такой прекрасной, как в тот миг – он впервые видел свою возлюбленную в бумажно-белой парадной форме, которая и в самом деле изумительно шла ей – кудри молодой женщины струйками золотого меда строптиво выбегали из под фуражки с массивным сверкающим гербом – оттенки лица казались ещё нежнее, свежее, неукротимо разгоралось тёмное пламя глаз – она была такая вся, и такой Алану суждено было запомнить её навеки – золото и нефть, мёд и дёготь на ослепительно белом…

– Энрика! – воскликнул он в исступленном восторге, – смотри скорее! Это – твоя мама!

Девочка соскочила с дедовых коленей и подбежала к экрану, чтобы рассмотреть получше.

Майора Казарову показывали долго – камера тоже как будто любовалась ею, и немудрено: быть доблестным командиром и при этом настолько красивой женщиной – это какой-то особый редкий удивительный знак судьбы…

На Энрику зрелище произвело неизгладимое впечатление. Она замерла напротив экрана, подойдя очень близко к нему и почти полностью заслонив его от отца и дедушки.

– Моя мама гелой… – произнесла она с безграничным обожанием, медленно, на выдохе, обернувшись к ним, но продолжая загораживать телевизор, – Знатит я тозе буду гелоем, когда выласту…

И Алан, взглянув в тот миг на дочь, впервые осознал, насколько сильно она всё же похожа на свою мать – всей сутью, в то время как от него Энрике досталась лишь внешность – молодой отец заметил в глазах девочки первые искры того негасимого дерзкого пламени намерения, с которым Тати Казарова брала от жизни всё, что хотела. Энрика смотрела на него взглядом своей матери. Она отражала мать как маленькое зеркальце. Именно так горели глаза Тати той ночью, когда Алан воровал сливы, и она поймала его за руку, и взяла, просто и смело, не сомневаясь, как срывают с ветки плод…

– Конечно, ты будешь героем, – прошептал Алан, приседая перед дочкой на корточки и обнимая её; его любовь к девочке стала ещё сильнее теперь, потому что окончательно соединилась, слилась в его сердце с любовью к Тати, с этого дня он не просто верил, он убедился: Энрика – часть Тати, её новое воплощение, и даже если эта женщина больше никогда не будет с ним, он успел заполучить себе бесценную память о ней.

3

Майор Казарова не считала себя любимицей удачи, не возносила хвалы никаким богам за свои достижения и, вероятнее всего, оказывалась правой в такой оценке роли случая в своей судьбе – её продвижение по службе было закономерным, оно являлось естественным следствием её спокойного и упорного желания продвинуться, умения угождать вышестоящим – Тати принимала свои успехи как должное, лавровые венки, которые ждали её повсюду, она надевала уверенно, с сознанием справедливости их присвоения, как без шального головокружения, так и без проистекающего из скромности сознания, что победа во многих случаях есть лишь сумма многих независимых и непредсказуемых факторов.

Теперь перед Тати стояла задача сделать удачную партию, и здесь она так же вознамерилась действовать с холодной головой. Как и на службе, в матримониальных делах с её точки зрения (Тати уверовала в это свято) требовалось просто угадывать нужных людей, умело использовать их, вести себя определённым образом, составляя о себе выгодное мнение… Она не сомневалась – несколько миллионов атлантиков приданого уже ждут, чтобы своим вожделенным блеском украсить её корону самовластной хозяйки жизни.