Королевская аллея - [96]

. Для большого доклада. Который я прочитаю в мае следующего года — смелый план! — по случаю стопятидесятилетия со дня рождения поэта^{378}, которое будет отмечаться его почитателями в Штутгарте. «Слово о Шиллере», так ты назовешь свою речь — потому что не может быть никаких окончательных формулировок, когда речь идет об этом оригинальном гении. Может, ты уже ничего больше не успеешь завершить, кроме этого славословия. Умереть над работой о Шиллере? В сущности, она не стопроцентно уместна — такая финальная связь между мною и пылким идеалистом. «Сладострастие червю»^{379}: уже одним этим он отважился на многое! Великодушный, высокого полета человек, пылкий, увлекающий нас за собой, ввысь, — таким был Фридрих Шиллер, таким я и представлю его^{380}. Он был истинным другом людей — и кто знает, когда придет другой, подобный ему. Чистосердечная, благородная наивность этого длинноногого, худого человека с юношеским лбом: он пытался любить всех своих современников… любить с душевной щедростью и истинным благородством, увлекая их за собой, к высокому. Он был великим трибуном! Да, но в какой тяжелый час^{381} могла вырваться у этого героического шваба драматичная строка: «Против глупости бессильны даже боги»^{382}? Об этом его предупреждении я обязательно напомню штутгартской публике, а заодно и федеральному президенту. Я уже, можно сказать, лежу, как и он когда-то, на смертном одре. Кто же, если не я, посмеет сказать такое в лицо общественности — безнаказанно и даже под аплодисменты? Сказать, по сути, вот что: Делайте свое дело как порядочные люди. И тогда все у вас будет хорошо.

Я что же, произнес эти слова вслух?

Значит, какой-то, пусть сиплый, голос все же прорезался. На радость жаждущим послушать меня в Шумановском зале. Можно было бы спокойно остаться дома. Блаженство обыденности!^{383} Но они все хотят поглазеть на живой монумент, на то, как губы мои будут произносить: Мой бедный отец был владельцем фирмы «Энгельберт Круль», выпускавшей шипучее вино марки «Лорелея экстра кюве»^{384}… Буйство моей поздней фазы: когда я писал это, мне было мучительно трудно выдерживать нужный тон, но попадался ли вам более забавный роман? «Признан негодным. Вы свободны, Круль! Казарма не лечебница! — Слушаюсь, господин лекарь для военных действий»^{385}.

Писатель усмехнулся: «Субверсивное словосочетание. — Лекарь для военных действий. — Все равно что сказать: медикус-для-бойни».

К сожалению, у этого бульварного романчика пока что нет подобающего конца, его еще только предстоит дописать. Круль должен попасть в Аргентину и потом в тюрьму. Да, но что будет делать авантюрист в исправительном заведении? Лучше пока об этом не думать, по крайней мере — ранним утром, когда ты так беззащитен…

Тот, кто теперь и вправду катапультировал себя в день, сдвинул перину в сторону и спустил ноги в пижамных штанах на пол. Жуткое ощущение: чувствовать полный упадок сил.

Рейнланд… да все равно. Пусть потомки приводят эту местность в образцовое состояние. Пока что — несмотря на призыв «Спасайте демократию!» и на лозунг «Лорелея экстра кюве для всех» — такая задача наверняка решена лишь частично.

Еще до кислого апельсинового сока: чай, яйцо всмятку (его можно глотать без боязни и без мучений); икра, намазанная на нарезанные по диагонали ломтики белого хлеба, — она тоже ему нравится, и к тому же питательна. Вероятно, две его спутницы, конкурирующие между собой, уже поспешили договориться в дирекции (каждая, со своей стороны, постаралась быть первой: самой заботливой), чтобы ему в номер принесли такой экстра-заказ. Но есть ли в наше время, в Дюссельдорфе, икра? Если нет — ее заменят медом либо сливовым джемом. Или сиропом, в конце концов, которым довольствовались целые поколения…

Он надел очки и огляделся вокруг. Все совсем не так мрачно. Не только из щели, но уже и сквозь занавески на ковер изливается свет — к предметам мебели, к двустворчатой двери, ведущей в гостиную. День (он ведь мужского рода) уже не позволит ни задержать себя, ни прогнать. Твое право, День, ты ведь Вечный^{386}. А теперь что-нибудь воодушевляющее! Он мягко ударил себя по шелковисто-полосатому колену. С радостным настроением, если уж не с живительной сигаретой «Лоренс», должен человек, этот гость на земле, приниматься за дневные труды. Продекламировав какой-нибудь стишок из подлинной шкатулки с драгоценностями, из вадемекума, который был рядом всю жизнь и еще никогда не отказывал в помощи, — из моей, может быть, любимейшей книги: Когда дедушка бабушку в жены взял^{387}… Как же часто, в кругу друзей — а позже, по большей части, посадив рядом с собой на ручку кресла своего сказочного внука Фридо, — он зачитывал что-нибудь вслух из этого славного собрания старонемецких баллад и песен, в Пальмовой стране на берегу Мирного океана; и Томас Манн, сидя на краю кровати, воздел указательный палец, будто требуя от слушателей внимания, и усмехнулся в затененной шторами комнате:

«В гареме нежится султан,

Ему счастливый жребий дан,

Он может девушек любить.

Хотел бы я султаном быть.

Но он несчастный человек,

Вина не знает целый век —