Королева красоты Иерусалима - [167]

Прежде чем я успела произнести хоть слово, Рахелика подскочила к нему и рявкнула:

– Как ты смеешь так разговаривать с моей племянницей?! Да кто ты вообще такой, что ты о себе воображаешь, сопляк? Немедленно проси прощения – не у меня, у Габриэлы!

Филип онемел. Он стоял перед ней растерянный, с идиотским лицом, и выглядел довольно комично. Потом резко повернулся и вышел.

– Подожди меня пару минут, – сказала я Рахелике.

Пошла в спальню, сняла со шкафа рюкзак и стала совать в него все, что попадется под руку. Филип в это время лежал на кровати и с удовольствием курил косяк. Он не произнес ни слова, даже не посмотрел в мою сторону. Я застегнула рюкзак (половина одежды в него не влезла, и я оставила ее в квартире), вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь.

Самолет «Эль-Аль» набрал высоту и взял курс на Израиль. Лондон остался далеко внизу.

– Я хочу курить, – сказала я Рахелике и отправилась в хвост самолета, где было место для курения.

В туалете я запустила руку глубоко в карман брюк – там, завернутые в фольгу, были припрятаны несколько порций кокаина. Нужно было устроиться поудобнее; я села на крышку унитаза и насыпала дорожку на маленькое зеркальце, которое вытащила из сумки. Но в тот момент, когда я приблизила ноздри к кокаину, самолет резко тряхнуло. Зеркальце упало и разбилось вдребезги, а белый порошок разлетелся во все стороны. Это был знак – я ничуть не сомневалась. Это был знак, что если я не перестану нюхать кокаин, то никогда не обрету покоя, никогда не получу прощения. Я глубоко вздохнула, вытряхнула остатки кокаина из фольги в унитаз и спустила воду. Затолкала ногой осколки зеркальца за унитаз, сдула порошинки кокаина, ополоснула лицо, вымыла руки с мылом и вышла из туалета.

– Теперь я чувствую себя гораздо лучше, – сказала я Рахелике, вернувшись на место.

– Это заметно, – усмехнулась она.

Я даже не пыталась притвориться, будто счастлива видеть делегацию, торжественно встречавшую нас в аэропорту: там была вся семья – папа и Рони, Бекки и красавец Эли Коэн, Моиз и все двоюродные братья и сестры от мала до велика. Они держали в руках воздушные шары и плакат с разноцветными буквами «Добро пожаловать домой, Габриэла!».

Рони подбежал ко мне первым и чуть не задушил в объятиях.

– Ну-ка дай посмотреть на тебя, – сказала я, слегка отстранив его от себя и внимательно разглядывая.

Он так вырос и изменился! Я оставила его подростком, а нашла взрослым красивым парнем. На щеках у него уже пробивалась щетина.

– Как же теперь щипать тебя за щеку? Ты колешься! – засмеялась я. – И как же теперь таскать тебя за волосы? – Он был коротко острижен на армейский манер.

Краем глаза я видела папу. Казалось, он колеблется, но потом все же подошел, крепко обнял меня и прижал к груди. Я положила голову в ямку между плечом и шеей, как делала ребенком, до того, как вся наша жизнь перевернулась, до того, как наши отношения разладились. Но злость на него не проходила, и я поспешно высвободилась из его объятий.

– Я соскучился, девочка моя, – проговорил он. – Ужасно соскучился.

Папа явно огорчился, когда я отстранилась от него, чтобы обнять Моиза и красавца Эли Коэна, а потом бросилась в объятия Бекки, которая терпеливо ждала своей очереди, а заполучив меня наконец, больше уже не выпускала, обнимала и целовала.

– О боже, что же это такое? В Лондоне не хватает еды? – воскликнула она. – Ты почти прозрачная, скоро тебя вообще не будет видно!

Скорее пустая, подумала я, это более точное определение, у меня внутри ничего не осталось, даже то немногое, что было, и то исчезло.

– Куда вы меня везете? – спросила я у Бекки шепотом, чтобы папа не услышал.

– Что значит куда? Домой.

– Я не поеду в дом к папе и его Вере.

– Вера ушла, – сообщила она мне по секрету, – он попросил ее уйти к себе домой, чтобы тебе не пришлось с ней встречаться.

– И на сколько она ушла? На пару часов?

– Габриэла, твой папа просто с ума сходил, так по тебе тосковал. Он приготовил тебе торжественную встречу, не огорчай его.

Я не стала его огорчать и села в машину, но, когда он позвал меня на переднее сиденье, отказалась и предпочла втиснуться на заднее между Рони и Боазом. Так мы и ехали всю дорогу до Иерусалима: папа впереди, один, словно шофер, а мы с Рони и Боазом втроем сзади. На те немногие вопросы, что мне задавали, я отвечала только «да» и «нет». Все трое поняли, что нет смысла ко мне приставать, лучше оставить меня в покое, пока я не приду в себя.

Как и обещала Бекки, Веры дома не было, но следы ее присутствия виднелись повсюду, тем более что я их пристально высматривала. В ванной комнате стоял флакончик «L’Air du Temps» Нины Риччи. Моя мама не любила эти духи, говорила, что у них старушечий запах. В платяном шкафу висели незнакомые мне платья. – А где мамины платья? – спросила я папу, когда он вошел следом за мной в спальню.

– В шкафу в коридоре. Можешь взять себе любое.

– Чтобы я носила мамины платья? – фыркнула я презрительно. – Я что, родилась при царе Горохе?

– Габриэла, послушай, – папин голос звучал устало, – тебя не было два года, ты только вернулась и уже рвешься на баррикады. Не пора ли сложить оружие? Я не прошу, чтобы ты любила меня так, как я люблю тебя, я не прошу, чтобы говорила, что соскучилась по мне так, как я соскучился по тебе, я прошу о перемирии.