Королева красоты Иерусалима - [165]

– Твоя мама немало настрадалась в жизни, и я говорю не только про последний год, когда она болела. Она страдала с того самого дня, как вышла замуж за твоего папу.

– Хм, они не очень-то ладили, вечно ссорились, но прямо-таки страдала? Что-то я не замечала, что она страдает.

– Ты была маленькой девочкой, что ты понимала? Много ты знала о том, что происходит в спальне у твоих родителей?

– Я и сейчас не хочу этого знать.

Все последующие дни мама не выходила у меня из головы. Она все время стояла у меня перед глазами – такая, как я ее помнила: красивая и стройная, в отлично сшитых костюмах, рыжие волосы тщательно уложены; она влезает в лодочки на высоком каблуке, мимоходом чмокает меня и Рони и исчезает, оставляет нас с бабушкой Розой или Бекки; она всегда куда-то торопится, всегда куда-то уходит по своим делам. Что же за дела были у мамы, о которых мы с Рони ничего не знали?

Я помню, что мама страдала от раны даже после того как выздоровела. Она часто жаловалась на боли в животе; бывали дни, когда она запиралась в спальне, и мы с Рони ходили на цыпочках: шуметь было запрещено. Нас посылали на крышу, которая была нашей площадкой для игр, чтобы мы не мешали маме.

Однажды, когда она пошла отдохнуть, я нашла более увлекательное занятие, чем детские игры на крыше. Я порылась в папином шкафу в гостиной и отыскала там коричневую деревянную шкатулку, которую папа всегда тщательно запирал на ключ. Эта шкатулка всегда вызывала у меня жгучее любопытство: какие сокровища он там прячет? После того как папа заглядывал в шкатулку, он всегда заботливо запирал ее, а ключ клал в карман. Но на этот раз, к моему удивлению, шкатулка была не заперта, и я с волнением приподняла крышку. Там лежали папины медали из британской армии и почетный знак участника войны за независимость, а еще разные документы, письма и много фотографий. Я села на пол и стала их перебирать. Папа был на них совсем молодой, в форме британского солдата, а еще там была девушка в шортах, она стояла, придерживая велосипед, а папа стоял позади, обняв ее за талию. Эта девушка была почти на всех фотографиях, и она была красавица: черные волосы и большие глаза, окаймленные длинными ресницами, пухлые губы, белоснежные зубы. Она смотрела в объектив и счастливо улыбалась.

Я еще не успела спросить себя, кто эта девушка рядом с папой и почему она так радостно улыбается, как надо мной выросла мама, выхватила у меня фотографии и закричала:

– Ну что ты всюду суешь свой любопытный нос!

Она вертела в руках фотографии, пытаясь прочесть на обороте слова, написанные не на иврите. Села на диван и, не обращая на меня внимания, принялась лихорадочно рыться в папиной шкатулке, просматривая фотографии одну за другой, а потом письма. Я стояла рядом и старалась не дышать, чтобы она забыла, что я здесь.

Внезапно мама порывисто поднялась с места.

– Сукин сын! Лживый сукин сын!.. А ну немедленно иди в свою комнату! – завопила она, заметив меня. – Вот же любопытная девчонка, несчастье на мою голову! Убирайся, пока я тебя не убила!

Мама никогда меня не то что не убивала – она даже руку на меня не поднимала, только угрожала. Но когда она угрожала, ее зеленые глаза так сыпали искрами, что меня парализовал страх.

– Вон отсюда! – заорала она снова.

И я бросилась со всех ног прочь, вбежала в нашу с Рони комнату, села на кровать и сидела так до тех пор, пока папа не вернулся с работы.

В обычные дни, когда папа возвращался из банка, мы все вместе ужинали. Яичница и овощной салат, сметана, творог и свежий белый хлеб. Но сегодняшний день не был обычным. Как только папа вошел в дом, мама начала кричать на него и плакать. Среди слов, которыми она его осыпала, я уловила чаще всего повторяемые: он жалкий обманщик и вообще зачем он на ней женился. Мама спрашивала, кто эта черноволосая девушка на фотографии, она кричала, что хоть и не знает итальянского, но слово «аморе», которое есть на обороте каждой фотографии, отлично понимает, потому что на ладино оно означает то же самое, и пусть не рассказывает ей сказки.

Отец говорил тихо, но я слышала, как он отвечает ей, что вовсе не рассказывает ей сказки, что с черноволосой девушкой он познакомился во время войны, в Италии, задолго до того, как встретил маму, и какой смысл психовать сейчас из-за событий, которые произошли до того, как они познакомились и поженились. – Тогда почему же ты прятал от меня эти фотографии? Почему положил их в шкатулку и запер на ключ?

Почему никогда не рассказывал мне о женщине, которая называла тебя «аморе мио»?

– Я ведь сразу сказал тебе, когда мы познакомились, что не нужно рассказывать обо всем, – отвечал отец с тем же ледяным спокойствием. – Есть вещи, которые нужно держать про себя. И тебе, и мне.

– Вот так ты хочешь? – в мамином голосе звучала угроза. – Ты молчишь о своем, я – о своем?

– Да, – ответил папа тихо. – Именно так.

– Прекрасно. Только потом не удивляйся и не предъявляй мне претензий.

– Ради бога, – пожал плечами папа. – Нет проблем.

Мама не простила мне, что я открыла секретную шкатулку отца. Она не простила мне, что я открыла тайну его любви к девушке, которая называла его «аморе мио». Я своими ушами слышала, как она говорила Рахелике, что, если бы я не была такой любопытной, она никогда бы не узнала об итальянке, а значит, у нее не разрывалось бы сердце.