Королева красоты Иерусалима - [128]

– Тоже мне мужчина, – презрительно фыркает Луна. – Пока я не узнаю, что это не он убил бедную Матильду, я не могу относиться к нему как к мужчине.

– Мама говорит, что это не он.

– Мама Матильды его видела, а наша мама, которая спала сном праведницы у себя дома, уверена, что это не он?

– Луна, перестань, – сказала Рахелика. – И не смей заговаривать на эту тему. Главное, что дядя Эфраим вернулся живой и здоровый. Ты же видишь, как мама счастлива.

– Я не думаю, что смерть Матильды нужно заметать под ковер. И я хочу, чтобы он подробно рассказал, что произошло в ту ночь.

– Хватит, Луна, – сказала Бекки. – Главное, что он вернулся. Ну почему ты всегда всех стравливаешь? Тебе мало, что в стране война?

– Посмотрите на нее – девчонка, а туда же, рассуждает! – фыркнула Луна. – Помалкивала бы, дуреха! Подрасти сперва, тогда и получишь право голоса.

– Сама ты дуреха, – обиделась Бекки и вышла из комнаты.

– Когда ты уже научишься держать себя в руках! – возмутилась Рахелика. – Ну вот зачем ты так разговариваешь с Бекки? И зачем тебе нужно огорчать маму? Она впервые за столько времени начала улыбаться.

– И ты против меня?

– Я против тебя? Я за тебя больше, чем кто бы то ни было в этом доме. И я все время защищаю тебя, объясняю, что ты так ужасно себя ведешь, потому что после родов нервы у тебя еще не в порядке. Но, может, хватит? Габриэле уже пять месяцев; я, когда Боазу было пять месяцев, собиралась снова забеременеть.

– Ты хочешь снова забеременеть? – ужаснулась Луна. – Боазу нет и года!

– Боазу исполнится год через месяц. И да, я хочу еще ребенка, хочу, чтоб они росли вместе, это лучше всего. – Совсем одурела, – сказала Луна. – Только-только вернулась к своему прежнему весу до родов, а теперь опять хочешь разжиреть как корова?

– Это нормально, – ответила Рахелика. – Я забеременею, растолстею, рожу, похудею, опять забеременею и растолстею…

– Сколько же детей ты хочешь, сестричка?

– Мы с Моизом хотим четверых.

– Ну дай вам бог здоровья.

– А ты скольких хочешь?

– Одну. Одна у меня уже есть, с меня хватит.

– Ну что ты несешь!

Но в глубине души Рахелика догадывалась, что сестра говорит абсолютно серьезно.

Всего лишь день длилось счастье Розы. Наутро, сразу же после завтрака, который Роза готовила с любовью и усердием, Эфраим сообщил, что уходит на фронт.

– Но ты ведь только что вернулся домой! – опешила Роза.

– Я еще вернусь, – пообещал он. – Но сначала нужно закончить работу. Мы прогнали британцев, теперь мы прогоним арабов, и у нас наконец-то будет собственное государство. «В крови и в огне Иудея пала, в крови и в огне Иудея восстанет!»[99]

Он попрощался с Розой, поцеловал Рахелику, Бекки и Луну, которая демонстративно отстранилась, приласкал младенцев и направился к Габриэлю, который сидел в своем кресле, обложенный подушками.

– Дорогой зять, – сказал он ему на ладино, – хочу поблагодарить тебя, что приютил меня на ночь, и снова попрощаться: я иду на войну.

– Ступай с миром и возвращайся с миром, – напутствовал его Габриэль. Он хотел пожать руку Эфраиму, но его скрюченная дрожащая рука отказывалась отрываться от подлокотника. А когда Эфраим наклонился, чтобы поцеловать ему руку, тихо произнес: – Но прежде чем ты уйдешь, хочу узнать одну вещь.

Эфраим напрягся.

– Кто убил Матильду Франко?

– На спусковой крючок нажал не я.

Эфраим повернулся и ушел на войну.

– Я знала, я знала! – воскликнула Роза с облегчением. – Я всегда сердцем чувствовала, что это не Эфраим.

– Он не сказал, что это не он, он сказал, что не нажимал на спусковой крючок. А ты всегда слышишь только то, что хочешь слышать, – зло сказала Луна и вышла из комнаты.

Что ж, вопрос о роли Эфраима в убийстве Матильды Франко так и остался открытым в истории семьи. И дядя Эфраим, который до самой смерти в относительно молодом возрасте сохранял таинственность, словно и не вышел из подполья, ответа на него так и не дал.

Однако в квартале Охель-Моше не забыли убийства Матильды Франко и возвращались к нему вновь и вновь. И только моя бабушка, бывало, говорила:

– Братик у меня отчаянный, храни его Господь… А что на него наговаривают, пусть будет на их совести. Пусть говорят что хотят, для меня он герой Израиля.

Уже много недель ничего не было слышно ни о Давиде, ни о Моизе, ни о красавце Эли Коэне, который тоже ушел на войну. Бекки все время плакала.

– Ты искушаешь судьбу, – пеняла ей Роза. – Еще ведь ничего не случилось. Перестань плакать, чтобы, не дай бог, не пришлось плакать потом.

Однако слезы у Бекки лились помимо ее воли. Она не расставалась с фотографией Эли, при каждом удобном случае смотрела на нее и целовала, а ночью клала под подушку. На дверцу своего шкафчика она прикрепила изнутри рисунок: огромное красное сердце, пронзенное стрелой, с надписью «Эли и Бекки – вместе навеки».

Вызвать у нее улыбку была способна только малышка Габриэла. Вернувшись из школы, Бекки немедленно бежала к кроватке и вынимала оттуда Габриэлу, а та тянула к ней ручонки и улыбалась. Какие у малышки потрясающие ямочки на щечках, когда она улыбается! Какое счастье, что Луна охотно отдает ей ребенка! Иногда ей кажется, что Луна даже рада, когда она забирает у нее Габриэлу.