Королева красоты Иерусалима - [125]

– Так с кем же она ходит танцевать? – спросил он.

– Со своей сестрой, с кузинами и кузенами и с несколькими друзьями из Охель-Моше.

Он постарался выяснить о Луне Эрмоза как можно больше. От своей матери он услышал, что в семье Эрмоза произошел разрыв между матерью Меркадой и ее сыном Габриэлем, отцом Луны, и что сам Габриэль, когда-то богач, сейчас болеет, да и финансовые дела его пошатнулись. Все это его не интересовало – он женится не на деньгах ее отца, а на ней самой. Он выбрал ее в жены, едва только завидел. Луна Эрмоза вытеснит Изабеллу из его сердца раз и навсегда – так он решил.

Давид стал приходить на улицу Яффо каждый день и подолгу стоял у магазина. Иногда Луна выходила подышать свежим воздухом. Стояла, опершись на дверь, безукоризненно одетая, элегантная, ухоженная. Иногда она выходила в магазин «Бараши» в соседнем переулке и возвращалась с пакетом семечек. Раз в неделю она входила в витрину, зажав в зубах булавки, и облачала манекены в новые наряды. Он знал, что это его шанс. Он будет стоять напротив витрины и обратит на себя ее внимание.

Луна, естественно, понятия не имела о планах, которые вынашивал Давид. Она думала, что он случайно проходил мимо магазина, и ей польстило, когда он сказал, что не знает, кто тут настоящая кукла – она или манекен в витрине; она не знала, что эту фразу он сочинил заранее. Как он и предвидел, Луна упала ему в руки, будто созревший плод.

Луну не смущало, когда он целовал ее или обнимал на глазах у других. Наоборот, она поощряла его демонстрировать свою любовь публично и демонстрировала свою. Но в постели она была робка, как девочка. В отличие от Изабеллы, которая была свободна, как полноводная река, его молодая жена была невинна, застенчива и неопытна.

Его надежды, что со временем Луна станет более раскованной и даст волю инстинкту, не оправдались. Изабелла была вся – огонь, пламя, она извивалась под ним, как змея, она двигалась с ним в унисон, она достигала пика наслаждения с воплем, который мог разорвать барабанные перепонки, его же законная жена была сдержанной и отстраненной.

Когда она наконец забеременела, он вздохнул с облегчением – как и она. Его не удивило, что Луна не стала возражать, когда он сказал, что теперь до самых родов они не будут заниматься любовью, чтобы не навредить ребенку.

Беременность оказалась тяжелой, Луна была избалована, и перепады ее настроения заставляли его проводить больше времени на работе или в кино, чем в ее обществе. Счастье, что она любила бывать в доме отца чаще, чем у себя дома, счастье, что общество сестер она предпочитала его обществу. Счастье, что после работы в столярной мастерской он мог проводить время с друзьями, не опасаясь, что жена рассердится. Счастье, что скоро начнется война и он сможет пойти в армию и делать то, что любит, – воевать.

И вот теперь его планы – удрать как можно скорее – пошатнулись: он влюбился в новорожденную дочку. Кто бы мог подумать, что ребенок озарит его жизнь новым светом, придаст смысл его скучной жизни с женщиной, к которой он не испытывал ничего, кроме сильного раздражения, – без всякой ее вины в том. Разве его красавица-жена виновата, что его сердце осталось в Италии у другой женщины? Все друзья завидуют, что у него такая красивая жена, а ему снится по ночам другая. Но какую прелестную дочку дал им Бог! Как это матери не хочется взять ее на руки? Его жена совсем ума лишилась, даже не смотрит на ребенка. А теперь еще отказывается возвращаться из больницы в Иерусалим…

Семь дней спустя после родов моя мать была вынуждена уступить больничную койку другой роженице и согласиться поехать в колонне с охраной в Иерусалим. Колонна двигалась медленно, и путь с горы в город показался маме вечностью. И хотя окна в автобусе были забраны металлическими решетками и солдаты ехали впереди и позади автобуса, она не чувствовала себя в безопасности и крепко прижималась к плечу мужа.

Что ж, мама не ошиблась. Когда колонна доехала до Шейх-Джарраха, на них обрушился град камней. Мама съежилась и попыталась спрятаться под сиденье, но каждое движение причиняло ей боль, а когда она сгибалась, ее изнутри словно разрывало на части.

Меня, завернутую в одеяло, держал на руках отец. Он никак не отреагировал на то, что жена в первую очередь думает о своей безопасности, а не о ребенке, но решил немедленно отвезти ее с дочкой к родителям и оставить на их попечение.

– Мама и Бекки помогут тебе с малышкой, – сказал он, умолчав, что сразу же после этого собирается сбежать от них, чтобы податься в армию.

Моя мать была в ужасе, у нее не было ни малейшего представления, как она будет управляться с грудным ребенком. Она боялась оставаться со мной одна, она не знала, как меня кормить, как пеленать, а когда брала меня на руки, то боялась, что уронит. Кто бы мог подумать, что ее нужно учить быть матерью; она-то считала, что это приходит само по себе, естественным путем. Впрочем, у нее ничего не происходило естественным путем. Никто не рассказывал ей, что при родах ее тело будет разрываться от чудовищной боли, никто не рассказывал, что ей будут зашивать иглой самое чувствительное место, одно лишь прикосновение к которому вызывало у нее содрогание. Кто бы мог подумать, что ее тело будет так сопротивляться родам, что ребенок откажется выходить (не то что у Рахелики, у которой после нескольких схваток он просто выскользнул наружу) и будет разрывать ее изнутри семнадцать часов! Кто бы мог подумать, что ее тело будет так сопротивляться материнству, что в груди не образуется молоко, и ребенок вынужден сосать грудь ее сестры.