Король забавляется - [6]

Обычно я брожу в пяти шагах отсюда,

Зовусь Сальтабадиль.

Трибуле

Цыган?

Человек

Скорее — грек.

Горд(в глубине)

Я имя запишу. Бесценный человек!

Человек

Не поминайте злом за то, что вам известно!

Трибуле

За что? У всякого свой заработок честный.

Человек

Чем по миру ходить и лодырничать, я,

Кормилец четырех детишек…

Трибуле

Чтоб семья

Была пристроена…

(знаком отпуская его)

Пошли вам бог удачи.

Пьен(в глубине, показывая де Горду на Трибуле)

Еще светло. Уйдем! Заметит он иначе.

Оба уходят.

Трибуле

Прощайте!

Человек(кланяется)

Ваш слуга повсюду и всегда!

(Уходит)

Трибуле(глядя ему вслед)

Мы оба как птенцы из одного гнезда:

Язык мой ядовит — его клинок неистов.

Я продаю свой смех — он продает убийство.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Когда Человек скрылся, Трибуле тихо открывает дверь в стене двора. Он осторожно оглядывается, затем вынимает ключ из скважины и запирает дверь изнутри. Делает несколько шагов по двору с встревоженным и озабоченным видом.

Трибуле

Я проклят стариком… Пока он говорил

И называл меня лакеем, я дурил.

О, я был подлецом! Смеялся. Но я очень

Словами старика сегодня озабочен.

(Садится на скамейку у каменного стола)

Я проклят им.

(В глубокой задумчивости, опустив голову на руки)

В руках природы и людей

Я становился все жесточе и подлей.

Вот ужас: быть шутом! Вот ужас: быть уродом!

Все та же мысль гнетет. Все та же — год за годом.

Уснешь ли крепким сном или не в силах спать,

«Эй, шут, придворный шут!», — услышишь ты опять.

Ни жизни, ни страстей, ни ремесла, ни права,

Смех, только смех один, как чумная отрава.

Солдатам согнанным, как стадо, в их строю,

Что знаменем зовут любую рвань свою,

Любому нищему, что знает только голод,

Тунисскому рабу и каторжникам голым,

Всем людям на земле, мильонам тварей всех

Позволено рыдать, когда им гадок смех.

А мне запрещено! И с этой мордой злобной

Я в теле скорчился, как в клетке неудобной.

Противен самому себе до тошноты,

Ревную к мощи их и к чарам красоты.

Пусть блеск вокруг меня, — тем более я мрачен.

И если, нелюдим, усталостью охвачен,

Хотя бы краткий срок хочу я отдохнуть,

С очей слезу смахнуть, горб сo спины стряхнуть,

Хозяин тут как тут. Весельем он увенчан,

Он — всемогущий бог, любимец многих женщин,

Не зная, что есть смерть и что такое боль,

Доволен жизнию и сверх всего — король!

Пинком ноги он бьет несчастного паяца

И говорит, зевнув: «Заставь меня смеяться!»

Бедняк дворцовый шут. Ведь он — живая тварь!

И вот весь ад страстей, томивший душу встарь,

Его злопамятство и гордость небольшую,

И ужас, что хрипит в его груди, бушуя,

Весь этот вечный гнет, весь этот тайный зуд,

Все чувства черные, что грудь ему грызут,

По знаку короля он вырывает с мясом,

Чтоб хохотал любой смешным его гримасам.

Вот мерзость! Встань, ложись, не помни

ни черта,

А нитка за ногу все дергает шута!

Все гонят и клянут, презренного ругая.

А вот и женщина! Она полунагая.

Он жаждет с нею быть. Веселая краса

Берет его с постель и треплет, будто пса.

Так знайте, господа весельчаки-вельможи,

Я ненавижу вас. Меня вы, знаю, тоже.

Как заставляет шут расплачиваться вас!

Как на любой щипок ощерится тотчас!

Как демон, шепчется с хозяином советчик!

Едва возникшие карьеры — вроде свечек,

И только в когти он схватил тебя, — гляди!

Все перья выщипал — нет блеска впереди!

Вы сделали шута собакой. Жребий волчий

В бокалы пьяные своей прибавить желчи,

И доброту изгнать, и сердце сжать в комок,

И этот острый ум, который мыслить мог,

Глупит, в бубенчиках, и тайно пробираться

По вашим праздникам, как некий дух

Злорадства,

Со скуки разрушать чужую жизнь всегда.

И все тщеславье — в том, что у других беда…

И всюду и всегда, куда ни кинет случай,

Носить ее в себе, мешая с жизнью жгучей,

И бережно хранить, и прятать ото всех,

И ярко наряжать в свой надоевший смех

Старуху Ненависть!

(Подымается со скамьи)

Долой все, что томило!

Не стал ли я другим пред этой дверью

милой? Мир, из которого иду я, позабыт.

Пусть не проникнет в дом то, что меня томит!

(Снова задумывается)

Я проклят стариком! — Зачем же мысль дурная

Все возвращается? Ее я прогоняю.

Все будет хорошо!

(Пожимает плечами)

Иль я сошел с ума?

(Подходит к двери дома и стучит)

Дверь открывается. Выходит девушка в белом и радостно бросается ому в объятия.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Трибуле, Бланш, потом Берарда.

Трибуле

Дочь!

(Радостно прижимая ее к груди)

Обними меня. Да, это ты сама

Здесь, рядом! Пред тобой — все радость. Прочь унынье!

Дитя, я счастлив. Я дышу свободно ныне.

(с восторгом смотрит на нее)

Милее с каждым днем. Тебе не скучно тут?

Пусть руки милые мне шею обовьют!

Бланш(обнимая его)

Как вы добры ко мне!

Трибуле(садится)

Не добротой — любовью

Я полон. Вот и все. Ты дочь моя по крови.

Не будь тебя со мной, как жил бы я тогда?

Бланш(кладет ему руку на лоб)

Но вы вздыхаете? Какая-то беда

Печалит вас, отец? Какая-то тревога?

И о семье своей я знаю так немного…

Трибуле

Не у тебя семьи.

Бланш

Но имя есть у вас?

Трибуле

Зачем оно тебе?

Бланш

Соседи столько раз

В той местности, где я воспитывалась прежде,

Меня сироткою считали по одежде.

Трибуле

Оставить бы тебя умнее в том краю.

Но разве мог забыть я девочку свою?

Ты мне дороже всех, нужней всего живого…

(Снова обнимает ее)

Бланш

Но если о себе не скажете ни слова…

Трибуле

Из дома — никуда?