Гросман. Я голоден. Скажи там, чтобы принесли что-нибудь. Сейчас пойду на мельницу. Покажите же шубу, Эрш. (Осматривает ее.)
>Этель выходит.
Эрш. Это уже шуба. Это царская шуба.
Гросман (надевает шубу). Ну что, Эрш, делаете деньги? Нет? По-прежнему не хотите? Ой, Эрш, мы поссоримся с вами из-за этого.
Эрш. Что же делать, господин Гросман. Не все ведь такие счастливцы, как вы. (Вздыхает.) Э, как-нибудь до могилы. Извините, здесь вас не жмет?
Гросман. Не жмет.
Эрш. И здесь тоже нет? (Отступает и оглядывает Гросмана.) В этой шубе вы похожи на короля…
Гросман (бормочет). На короля… У вас, кажется, есть сын, Эрш, и две дочери? Или два сына и одна дочь?
Эрш. Два сына и одна дочь, господин Гросман, и все мучаются, все мучаются. Один даже работает у вас на мельнице. Как же! Мирон у вас работает.
Гросман (холодно). Можете передать ему, что его-то не примут обратно.
Эрш (вздрогнул. Испуганно). Его-то? Что значит – его-то?
Гросман. Значит. Будто вы, Эрш, не знаете. По-настоящему я бы не должен был принять у вас шубы и самого просто выгнать. Как? Кормиться моей работой и допускать, чтобы сын на моей же мельнице устраивал забастовки? Какой же вы отец? И какой вы человек? Разве вы не могли хорошенько палкой побить его? Вы не могли сказать ему: собака, против кого ты бунтуешь? Против Гросмана, который всех нас кормит?
Эрш (помертвев). Господин Гросман, господин Гросман…
Гросман. Вы не могли сказать ему: собака, ты хочешь, чтобы господин Гросман остановил мельницу? Так он ее остановит. Не бойся, собака, остановит! Все будете с голоду дохнуть. Возьмите шубу. (Таинственно.) И сказать вам правду, Эрш, я окончательно решил, если не утихнет, остановить мельницу. Спрошу вас, зачем мне мельница? Теперь революция, погромы висят в воздухе, кто может и кто не может разъезжается. Возьму и я свою жену, детей и уеду в Европу. Разве я с моими деньгами не могу спокойно жить в Европе?
Эрш. Вы таки правы, господин Гросман. Я сам им говорил: что вы, евреи, делаете? Кому хотите вы зло сделать? Еврею? Ведь нам, евреям, нужно быть связанными, как пальцы на руке. Так меня и послушали! Я ведь все знаю. Я прошу, я кричу: еврей не должен идти против еврея. Ведь в этом все наше еврейство!
Гросман (холодно). Не говорите глупостей, Эрш. Какое еврейство? Я не знаю никакого еврейства. Вы работаете – я плачу. Вы не работаете – я не плачу. Вот и все еврейство. А если правду сказать, то мне русские рабочие дороже еврейских. Еврей всегда лезет со своим еврейством. Рабочие должны знать, что я хозяин, а они мои слуги…
Эрш. Вы таки правы, господин Гросман. Но меня учили, что еврейство есть. Я так слышал… (Складывает шубу.) Прошу вас за моего сына, господин Гросман. Такое тяжелое время… Прошу вас за моего сына.
Гросман (будто не слышит). Когда вы принесете шубу?
Эрш. Через неделю или через десять дней. Господин Гросман, прошу за сына. Хочу хорошее слово услышать.
Гросман (нарочно кричит). Этель, где же закуска?
>Эрш смотрит на него, уныло качает головой. Уходит. Входит Этель, за ней следует горничная с большим подносом в руках.
Этель. Это такая рыба! (Хлопочет около Гросмана. Обращается к горничной.) Принеси самовар.
>Горничная выходит. Гросман садится у стола, засовывает край салфетки за жилетку. Этель садится против него, сложила руки на груди, смотрит, как он ест. Подает ему то хлеб, то нож, то лимон.
Гросман (сквозь зубы). Ну а ты?..
Этель. Кушай, кушай. Найду что поесть. Не ешь так быстро. Ты когда-нибудь подавишься!
>Он кашляет.
Вот ты уже закашлялся. Дай-ка, я переберу рыбу.
>Он молча жует.
Дать еще лимона?
Гросман. Дай лимон. Женя, ты не хочешь?
>Она садится у стола и отрицательно кивает головой.
Этель. Ну, что будет?
Гросман (раздраженно). Не спрашивай меня! Когда я молчу, молчи тоже. Я им покажу забастовку. Я из них все жилы вытяну, такая это будет забастовка. Кто поднял нос? Мироны, Иваны!..
Этель. Из-за этой смуты все низкие поднимают нос.
Женя. Папа!
Гросман. Я им покажу нос… Подумаешь, что случилось? Мироны и Иваны вздумали отдыхать. Как будто у них мало времени, чтобы попьянствовать, пошарлатанничать? Дай им восьмичасовой рабочий день! А болячек не возьмете?
Женя. Папа, выслушай меня хоть один раз…
Этель. С евреями, Давид, надо быть подобрее.
Гросман (сердито). Почему с евреями? Разве они мои родственники? А если и родственники? Значит, я должен отдать им свое богатство? Вот почему я не люблю разговаривать с тобой. Что такое еврей? Нахал! Что еще? Собака, дерзкий. Ему первому все не нравится. (Саркастически смеется.) Еврей! Ведь это же язва! Спроси-ка у меня, кто портит моих русских рабочих.
>Женя встала. Ходит по комнате.
Где же сладкое?
Этель. Вот сладкое. Почему ты рассердился? Ты как спичка, Давид. Что же я сказала? Еврей ведь мне ближе, и я сказала. А для меня пусть у них всех болячки поседают в горле, если они желают нам зла.
Гросман (ест сладкое). Они хотят двадцать пять процентов прибавки и смены. Знаешь, во что это обойдется мне, если на мельнице работают свыше ста человек? Чистые пустяки. Что-то около двадцати пяти тысяч в год, если не больше.
Этель. Чума бы их унесла! Сломали бы они себе руки и ноги.
