Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [42]

Не будем пересказывать учебник истории, напомним пунктиром: 11 октября пугливый Брежнев прилетает из ГДР, откуда никак не решался вернуться, опасаясь, что заговор против Никиты будет раскрыт. К чести Леонида Ильича упомянем, что ждал он и другого: чётких гарантий бескровности переворота. И чтобы дать заговорщикам ещё сутки (и это уже легенда), они придумали для отдыхающего в Пицунде Хрущёва занятие — контрольный отсмотр новой киноленты «Председатель». 12-го собирается Президиум ЦК (аналог Политбюро) и постановляет созвать Пленум и вызвать Никиту в Москву. 13 октября он прилетает и сразу едет на Президиум: там его обвиняют в провалах по всем направлениям и требуют подписать заявление об уходе со всех постов. Хрущёв отбивается, но принимает капитуляцию со словами: «Я с вами бороться не собираюсь, да и не могу». 14-го начинает работу Пленум — это уже формальность, а молчащий Хрущёв — статист. Он только бросает в сердцах: «Кукурузой и впредь вам придется заниматься». «Долетался, кукурузник!» — мысленно отвечают ему партийцы.

Это, напомним, 14 октября: теперь надо как-то сказать стране, что у неё уже нет руководителя, но как? Царей на Руси ещё ни разу не снимали методом голосования…

Аналитический ум-компьютер Виктора Луи ещё не осознавал, но уже «интуичил». Он выходит в зябкую, покалывающую октябрьскую ночь, заводит свой автомобиль и колесит по Москве, надеясь, что герменевтика советской столицы что-то ему подскажет. Когда сознание чего-то страждет, оно начинает галлюцинировать, и Виктор подолгу уговаривает себя не видеть нечто там, где нет ничего.

Но в какой-то момент его словно пронзило: что-то не то, когда едешь по улице Горького в сторону Кремля — теперь сказали бы «сесть на измену»… Вернувшись переулками назад, он понял, что это: на Центральном телеграфе, где ещё недавно он толкался вместе с зарубежными коллегами по цеху, вчера висел портрет «нашего дорогого Никиты Сергеича». Того самого, что освободил от этого мерзопакостного занятия — толкаться на телеграфе. Вчера висел… А сейчас — не висит. Как корова языком слизнула. Сопоставив массив разрозненных фактов, Луи заключает: «Главного — нет».

Эта версия с ночными бдениями в безлюдной Москве и шерлок-холмсовским «методом дедукции», как говорят англичане, «is too good to be true»[25]. Никакой, мол, Виктор Ерохин с Луи не говорил и был тут вообще ни при чём, — уверены скептики. Куда более правдоподобным кажется то, что некий очень хорошо информированный «опекун» Луи послал ему сигнал, намёк, указывающий на свершившееся в Кремле.

Как бы там ни было, дождавшись утра, Луи начинает обзванивать закадычных друзей, которые ему не только совет дадут, но и не сдадут («а вдруг Никитка поднимет войска Московского военного округа да арестует всё ЦК…»). В плохих романах это звучало бы примерно так: «Это была самая длинная ночь в его жизни, если не считать ночь с…» И правда, держать в руках мегасенсацию планетарного масштаба, будучи в стране единственным, способным её обнародовать, — это бремя, которое иному помутнило бы рассудок, «снесло башню». А что, если бы Хрущёв действительно устоял? Убедил бы Пленум снимать его «постепенно»? Организовал бы арест заговорщиков силами десятка преданных «хрущёвцев», как арестовывал Берию или как смещал «антипартийную группировку»? Или, как Сталин, поставил бы к стенке весь «съезд победителей»? Тогда бы — что было за такую «грязную антисоветскую провокацию» её автору? Ошибись он, на Западе заработал бы пожизненное клеймо болтуна, а на родине сел бы туда же, откуда Хрущёв его освободил.

Но в то утро он методично крутил диск и звонил друзьям. Виктор Горохов в записной книжке был, понятное дело, на букву «Г»:

— …Так сообщать в Лондон?

— У тебя, как я понимаю, есть с кем посоветоваться… — продолжает ёрничать Горохов.

— В таких делах советчиков нет, — сухо ответил Луи.

— Что ты выигрываешь в случае, если всё тип-топ?

— Много… очень много.

— А что ты можешь проиграть? — допытывается Горохов.

— Всё…

«А если Никита удержится?» — хотел сказать Горохов, но смолчал. В таких делах «если» не бывает. Просто the winner takes it all, «победитель получает всё», и когда Горохов задавал наводящие вопросы, Луи уже принял Решение.

— Посылай, — сказал Горохов. — Посылай в свой Лондон!

— Пошлю, — ответил Луи. — До скорого. Надеюсь…

Так начался главный день в жизни Луи — уж, по крайней мере, главный для его будущей жизни. В своей короткой, в телеграфном стиле, заметке, посланной в London Evening News, Луи не мог написать «как сообщил мне источник в КГБ, пожелавший остаться неназванным». Он прибегнул к классическому западному репортёрскому приёму подкреплять «инсайд» бесспорными косвенными фактами. Луи указал, что в Кремлёвском Дворце съездов на этот день была запланирована церемония чествования советских космонавтов, в которой должен был принимать участие и советский премьер. Однако в зале среди портретов «руководителей партии и правительства» не было портрета Хрущёва.

Газета London Evening News — в меру «жёлтая» и довольно уважаемая среди таблоидов — выходила во второй половине дня: советские журналисты в шутку называли её «Лондонской вечёркой», номер которой подписывается в печать не накануне вечером (что «сегодняшнюю» газету делает в реальности «вчерашней»), а утром того же дня. Виктору помогла трёхчасовая разница во времени с британской столицей: когда в Москве девять, там ещё шесть утра, и номер в печать ещё не подписан.