Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [44]

Бегство Светланы для советского режима несло в себе деструктивный заряд тройной силы. Во-первых, бежит не кто-нибудь, а дочь самого Сталина, фактическая реабилитация которого постепенно началась после смещения Хрущёва и уже вошла в медленную, едва заметную, ползучую фазу — позже это назовут «полукультом личности». Во-вторых, она везёт с собой на Запад бомбу — рукопись другой, самой первой своей книги «Двадцать писем к другу», с весьма неприятным для режима содержанием. И, наконец, в-третьих, это неизбежная причина для болтанки в самом советском руководстве: разрешение на выезд подписал Алексей Косыгин, советский премьер. В таких ситуациях всемогущие, но предельно пугливые кремлёвские партократы думали: «Господи, ну зачем оно меня нашло, это сообщение?»

О том, как Аллилуева оказалась в Индии, подробно и, надо признать, довольно искренне описывает она сама в вышеупомянутой книге, потому напомним всего в нескольких фразах.

Ещё при Хрущёве она познакомилась в больнице с Браджеш Сингхом, индийцем, приехавшим в СССР лечиться на правах зарубежного коммуниста. Быстро закрутился роман, однако советская виза Сингха истекала, и он вернулся домой. Задействовав свои связи в ЦК, Светлана со своей стороны, а Сингх— со своей через индийскую компартию добиваются приглашения последнего СССР для работы в издательстве. Полтора года влюблённые (Браджеш был старше Светланы почти на двадцать лет) ждали разрешения, ещё полтора года они прожили вместе в Светланиной квартире в «Доме на набережной». Брак оформить им так и не позволили в страхе перед перспективой выезда дочери Сталина за границу на родину мужа. Вызвавший её в Кремль Суслов, ископаемый партийный консерватор, ходивший на работу вплоть до смерти в галошах, так и сказал ей: «Мы этого не разрешим». Здоровье Сингха тем временем резко ухудшалось: не помогали ни больницы Четвертого управления, ни интуристовские поликлиники. Осенью 1966-го Сингх умер дома, буквально на руках у Светланы.

Не помогла свадьба, так помогли похороны добиться разрешения на выезд Аллилуевой в Индию: покойный гражданский муж завещал кремировать себя и развеять прах над священным Гангом. Дав Косыгину честное слово, что не будет в Индии общаться «с кем не положено», Аллилуева получает загранпаспорт, берёт с собой фарфоровую урну с прахом, которую всё это время хранила дома, и в декабре летит в Дели. Ох, знал бы Косыгин, что вперёд Светланы в Дели буревестником шторма полетела та самая рукопись «Двадцати писем», которую вынес из «Дома на набережной» в январе 1966 года и вывез как дипломат, свободный от таможенного контроля, друг семьи, индийский посол Кауль. Ох, знал бы автор брежневских реформ, как его водит за нос хитрая дочь коварного Сталина…

Сама беглянка объясняет свой поступок следствием сложных, мучительных размышлений и переживаний: ведь выходило, что предаёт она не только отца, но и детей — Иосифа и Катю, рождённых от разных мужей и оставшихся в Москве. Она уверяет, что по возвращении в Дели из родной деревни мужа прибыла в советское посольство и испытала невыносимое отвращение к духу совка, разъевшихся советских дипработников, только и мечтающих закупиться шмотками и напиться на Восьмое марта.

Но говорят и о другом: мол, её сильно задело то, что советский посол, знавший её отца, не сказал ей ни слова в годовщину кончины Сталина, и это было последней каплей: бежать!

Американцы сработали быстро, без проволочек: вместо того, чтобы поднимать шум и объявлять её политической беженкой, держа на территории своей миссии, они той же ночью посадили её в автомобиль, привезли в аэропорт и купили ей билет на ближайший самолёт, вылетавший на Запад. Им оказался рейс австралийской авиакомпании «Кантас», следовавший в Рим. А в Москву она должна была лететь на следующий день. То есть, когда советское посольство её хватилось, Светлана с советским паспортом в кармане уже была над Альпами.

Шок в Москве был чудовищным — достаточно упомянуть, что со своего поста пулей слетел председатель КГБ Семичастный, «хрущёвский вундеркинд», возглавивший самую могущественную спецслужбу мира, когда ему ещё не было сорока. Выезд Светлане разрешил Косыгин, да и ответственность за это на заседании Политбюро взял на себя Косыгин, но получил по первое число — Семичастный.

Само бегство было бедой, но ещё не всей: в конце концов его можно попробовать вывернуть как неуравновешенность «нигде не работавшей дочери противоречивого руководителя СССР». Культ личности, мол, осудил XX съезд Партии, вот она и разволновалась. Но следующий ночной кошмар Кремля был просто невыносим: надёжные источники донесли, что в чемодане у Светланы, летавшей по Европе и долетевшей в итоге до США, лежит та самая рукопись «Двадцати писем к другу» и что с американскими издателями всё уже на мази. И наконец самое страшное: книга выйдет — вот ведь чёртова бестия! — к 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции.

Это был первый из трёх грандиозных юбилеев вечнопраздновавшей и потому праздной брежневской эпохи, вторым должен был стать мощнейший залп юбилейной троицы — столетие Ленина, а третьим — чествование полувека образования СССР в 1972-м. Вот и подарочек к праздничку…