Король шпионских войн. Виктор Луи — специальный агент Кремля - [27]

Вскоре Information Moscow сделал себя незаменимым. Не стоит спрашивать, продаётся ли он в магазинах, — исключительно по звонку самой Дженнифер или помощнику Луи. Его потеря считается трагедией, его приобретение — счастьем. За ним охотятся советские журналисты и чиновники. Его прячут под одеялами диссиденты. Устаревшие экземпляры, выбрасываемые посольствами на помойку, извлекаются из оной и расходятся на чёрном рынке у Московского планетария параллельно с западным винилом.

Да что там пятидесятые с шестидесятыми: многим позже, в середине 70-х на протяжении нескольких лет, начиная с 1972 года, не издавалось полноценных телефонных справочников Москвы! Можно себе представить, сколь монопольным был бизнес Луи.

Помимо справочника, Виктор с Дженнифер какое-то время издавали журнал о жизни московского дипкорпуса на английском языке: новости, слухи, анонсы, реклама и — опять-таки, доход в семейный бюджет: в Москве проживало около пяти тысяч иностранных дипломатов.

К началу 60-х, самых ностальгических советских лет, Виктор Луи уже предстаёт небедным, весьма влиятельным человеком, обросшим связями, к мнению которого прислушиваются, знакомством с которым дорожат, как дорожат именным портсигаром. Он уже ходит в посольство США на закрытые просмотры киноновинок — в 1962-м, например, ходил на «Лолиту» Стэнли Кубрика. В своей мегаквартире на Ленинском — устраивает банкеты, фуршеты, ланчи и файв-о-клоки, которые толпами посещают иностранцы. Для этих целей в одной из комнат разобрана пограничная между двумя квартирами перегородка и заменена раздвижными дверьми — перед приходом гостей они разъезжались, и образовывался огромный зал. В это время Луи уже нужна приходящая обслуга: можно, конечно, договориться с УпДК, и оно пришлёт, но Виктор предпочитает не связываться и оплачивать из своих.

Вообще, приёмы с участием иностранцев проходят только в посольствах, Кремле, Доме приёмов МИД СССР, изредка — в крупных советских организациях. И — дома у Виктора Луи.

Вскоре первый светский лев столицы получит ещё как минимум две квартиры: в легендарной построенной зэками высотке на Котельнической набережной и в «номенклатурном», суперэлитном, по советским меркам, доме по адресу: фрунзенская набережная, 46. Но жить ни в одной из них не планирует.

У Луи в голове созрел новый сногсшибательный план: в огромной советской стране, горделиво занимавшей одну шестую суши, не было не только справочников, но и пресс-центров, пресс-клубов, домов приёмов, где бы можно было неофициально, без всякого «уполномочен заявить», походить с бокалом в руке, покивать вправо-влево, поинтересоваться невзначай: «А как вы, сэр, думаете, что бы сказали в Белом доме на…» или «А что бы ответили в Кремле, если…»

Виктору Луи нужен оперативный простор.

Действительно, где в Конституции написано, что нельзя жениться на англичанках? А где — что нельзя такой дом приёмов устроить в собственном? Низы могут и хотят, верхи поддержат.

Для претворения этого плана в жизнь не хватало одного — собственно, дома.

ДЖЕНТЛЬМЕН У ДАЧИ

— Витя, как можно так богато жить в Союзе?

— Рома, моя обстановка — это часть моей работы…

(диалог Виктора Луи с Романом Сефом)

Вначале 60-х Луи начинает зондировать почву для покупки хорошего дома в хорошем районе Подмосковья, и вскоре зондирование переходит в активные телодвижения. Условия «тендера» очень требовательны: добротный дом, в который нестыдно позвать иностранцев, большой участок (не шесть соток), благоприятный ландшафт (Подмосковье довольно мрачно как таковое в отличие, скажем, от окраин Ленинграда), статусность, удобный трафик до Москвы.

Престижные ещё с дореволюционных времён Малаховка или Кратово отметались сразу — неудобно добираться. Рублёвки тогда не было. То есть как географическое понятие, безусловно, была: дорогу царской охоты и царского паломничества большевики оприходовали сразу же после переезда из Петрограда в Москву. Уже в 1918-м там поселили Сталина, впоследствии там же были дачи Политбюро и иностранных дипломатов. Даже Ежов жил на Рублёвке, что должно стыдить, а не льстить нынешним жителям «лучшей улицы страны».

Но как явления — её не было. Не звучало. Так же, как слово «Кремль» сегодня — простой синоним слова «власть», а вот при произнесении «Третьяковский проезд» или «ЦУМ» накручиваются совсем другие образы. Так и тогда: «Рублёвка» — «власть», и точка. До конца 50-х выезд на неё и вовсе перекрывал шлагбаум — немцев всё ждали, что ли?

Но одна точка на карте манила уже своим названием: Переделкино. Вот это — явление, причем не московское — всесоюзное. Не хватит книги, чтобы описать подробно, что значило Переделкино в те годы: вспомним хотя бы, что там жил и умер Борис Пастернак, а его могила на местном кладбище под тремя соснами стала местом паломничества и коллективного чтения стихов. «Переделкино» мысленно отсылает к писательскому сообществу, творческому комьюнити, однако Переделкино — это и генеральское гнездо. Отставных военных селили в южной части разрезанной Минским шоссе деревни Баковка.

Дача одного из умерших генералов приглянулась Виктору сильнее других — особенно тем, что располагалась как бы в конце аллеи, в аппендиксе, «в углу» и была прижата к реке, что гарантировало некую изолированность от глазеющих зевак, готовых пялиться на любое диковинное, как бараны на новые ворота. Принадлежала она, по одним данным, семье покойного маршала Рыбалко, однако сегодня унаследовавшим бывшую дачу этого военачальника считается у нас Иосиф Кобзон. По другим данным, она была в распоряжении некоего начальника тыла Советской армии. Генерала армии Хрулёва?..