Коробейники - [22]

Борзунов не пошевелился. Юшков решил, что ему пора уходить. Ирина Сергеевна проводила до лестницы. «Ох, утром отправлю Светку и целый день буду спать». И снова показалось: ждала чего-то. «До понедельника, Юра».

Он вошел в холл гостиницы в ту минуту, когда худой дядька, один из трех его бывших соседей, прощался с директрисой, умильно тряс ее руку. Как будто тот избыток восторга, который он в первый день пытался излить на Юшкова, он так и не сумел израсходовать и вот напоследок тратил его на директрису. «Большое вам спасибо, хозяюшка... От всей души... Вы хороший человек... Как говорится, дай вам бог...» Он и Юшкову пожал руку: «Счастливо оставаться. Не бери до головы... Главное — здоровье... Уезжаю вот... Извини....» Помахал рукой из двери, увозя свой восторг нерастраченным. Юш­ков знал, что худому удалось получить пятую часть того, за чем его посылали.

«Юрий Михайлович, кажется, отступил сегодня от своего же­лезного правила»,— приятно удивилась директриса. Юшков начинал побаиваться ее. Кивнул: «Исправляюсь».

Нижнетагилец лежал. За день одиночества он истосковался. «А я уж думал, ты до утра наладился. Не вышло?» — «Я у Ирины был,— сказал Юшков.— Чудно. Наверно, всю ночь закуски готовила, а гостей — сосед с женой и я».— «Значит, из-за тебя старалась».— «Странный ты все-таки человек. Говорю же тебе, что нет».— «Ну не знаю.— Нижнетагильца это не волновало.— В конце концов тебе-то какая разница, что ей нужно? Пригласили тебя как люди. Видно же, культурный человек. Их ведь тоже можно понять. Работа у них ка­кая? Цифры и цифры. Всю жизнь бумаги и цифры, мыслимо ли? Мозги на голой цифре пробуксовывают, сам знаешь. Совсем другое дела, когда живой человек к ним приходит. Тут уж тебе не цифра. Тут ты можешь осчастливить, а можешь и погубить, тут ты и свою власть чувствуешь и живой интерес имеешь... ч-черт». Он шевель­нулся и замычал от боли.

Юшков вспомнил совет одесситки. «Может быть, утюгом тебя погладить?» — «Утюг — это в принципе неплохо. Ты хоть умеешь гладить?» — «Умею брюки и рубашку. Тебя, наверно, не труднее?»— «Надо через тряпку какую-нибудь».— «Ну, значит, как брюки».

В бытовке утюга не оказалось. Юшков постучал в 305-й номер. Усатый парень открыл. «Утюг не брал?» — спросил Юшков. Он ви­дел за спиной парня край журнального столика. Тонкая женская ру­ка с сигаретой потянулась к пепельнице на столике, забрала ее и исчезла. «Нет,— сказал парень и спросил женщину в комнате: — Утюг не у тебя? — Посоветовал Юшкову: — К одесситке загляни на четвертый. Кажется, она в четыреста втором. У нее должен быть». Все он знал. Полюбопытствовал: «Родственницу ждешь?» — «Соседа прихватило,— объяснил Юшков.— Надо поясницу погладить».— «Другое ему надо,— сказал парень.— Испытанное народное средство. А утюг — это уже почти химия. Антибиотик». В комнате прыснули.

Юшков поднялся на четвертый этаж и постучал в 402-й номер. Открыла одесситка в длинном шелковом халате, заколотом на гру­ди стеклянной брошью. «Я кричу «открыто», вы не слышите. Про­ходите, Юра, садитесь чай с нами пить. У меня Аркадий Семенович в гостях».

Номер был одноместный. На столике стоял алюминиевый чай­ник с кипятильником, на тарелках лежали вареные сосиски. «Види­те, как мы тут устроились». Постоянный спутник одесситки сидел на стуле, возвышаясь коленями над столиком. Здесь он казался значи­тельнее, чем в холле или ресторане. Кивнул Юшкову. Рот его был занят сосиской. Прожевал, проглотил и сказал хозяйке: «Ты знаешь, я тебе скажу... совсем неплохие сосиски. Совсем неплохие. Честное слово. Жаль, мало взял». Юшков объяснил, что пришел за утюгом. «А вы сумеете погладить? — спросила она.— Может быть, мне?» — «Пойди к ним,— кивнул, словно бы отпуская, Аркадий Се­менович и поделился с Юшковым: — Их хлебом не корми, дай за кем-нибудь поухаживать».— «Ну уж так уж я всегда рвусь,— сказа­ла одесситка.— Ты уж меня перед Юрой выставишь».

Юшков получил утюг и вернулся в номер. Сосед дремал, открыл один глаз. «Готовься,— сказал Юшков.— Сейчас придет тебя гладить красивая женщина». «Землячка твоя?»—оживился нижнетагилец. «Не совсем,— Юшков раздумывал, как ему повернуть соседа на живот, вытащил из-под его головы подушку.— Тут вот проблема, как тебя кантовать».— «Я сам,— отстранил рукой нижнетагилец.— Так кто придет?» — «Красивая женщина придет».— «Одесситка? На хо­леру она мне!— встревожился нижнетагилец.— Пусть своего Арка­дия Семеновича гладит. Я ей не дамся».— «Поворачивайся давай».— «Только не лезь. Я сам.— Нижнетагилец, кряхтя, начал поворачивать­ся к стене. Вскрикнул и замер.— Э, подсунь подушку под поясницу. Та-ак...»

Стукнул в дверь и вошел парень из 305-го. «Ну как, еще ды­шишь?» Нижнетагилец рассвирепел: «Что вам тут, цирк?» Парень подошел к нему, уперся в плечо и ягодицу. «Спокойненько... Раз, два... главное, не волнова...» — «Отойди! — заорал нижнетагилец.— Михалыч! Убери его! Я сейчас... Нет, дальше не пойдет».— «Ну что ж,— сказал парень.— Если целиком не получится, придется разби­рать его на части». Нижнетагилец лежал теперь лицом к стене и чередовал кряхтение с ругательствами. В дверь снова стукнули. Во­шла землячка. В безрукавке и джинсах, высокая, узкая и плоская, она походила на нескладного школьника. «Я не помешаю?» «Ты опоздала»,— сказал парень. Кончики его усов трагически опустились. Девушка остолбенела: «Как опоздала?» — «Как опоздала... Не знаешь, как опаздывают? Опоздала. Все уже».— «Что... все?» — «Все. Отмучился».— «Вытащи подушку,— велел нижнетагилец Юшкову. Незаметно для всех он повернулся на живот.— Слушайте, братцы, проваливайте-ка вы уже по домам. На вечерние сеансы дети не до­пускаются».— «Мне кажется,— парень ничуть не смутился,— нас здесь не любят».— «Извините,— сказала землячка.— Выздоравли­вайте». Вышла, не показав, что оскорблена. Парень подмигнул и скрылся следом.