Арнольд КАШТАНОВ
ЗАВОДСКОЙ РАЙОН
ПОВЕСТЬ
Глава первая
Антонина Брагина
1
Она проснулась около шести и успела нажать кнопку будильника, чтобы звонок не разбудил мужа.
Каждое утро, просыпаясь, Тоня лежала несколько минут и старалась вспомнить что-нибудь приятное из того, что ждало ее сегодня. Иногда заботы заслоняли это приятное, и, спасаясь от них, можно было снова провалиться в сон. Чтобы этого не случилось, то, что надо было вспомнить, Тоня заготавливала с вечера.
Она поднялась, еще не проснувшись, бережно сохраняя в себе ожидание радости. Улица за окном была белой, пустой и тихой, в пятиэтажном доме напротив светилось несколько кухонь.
В Олиной комнате было совсем темно. Девочка спала, привалившись лбом к деревянным прутьям кроватки. Ножка ее, как всегда, вылезла из-под одеяла, и Тоня положила дочку удобнее.
В ванной она бездумно постояла в рубашке перед зеркалом, решившись, открыла кран холодной воды, плеснула на лицо несколько пригоршней и проснулась окончательно.
Форточка в кухне оставалась на ночь открытой. Холодно поблескивал белый и кирпично-красный пластик, никель ручек и кранов. Тоня любила свою кухню и любила этот час, когда никто не мешал, когда все спорилось и жизнь была простой и разумной. Бурлила на голубом огне вода, прыгала под струей из-под крана очищенная картошка, полз из мясорубки сочный красный фарш...
Тридцать пять лет. Не такая это уж и радость — тридцать пять лет, но и не будни. Каждый год в день ее рождения Степан оставляет на холодильнике подарок: духи и открытку. Знала, что на этот раз забудет. Собиралась как бы невзначай напомнить, да сама забыла. Может быть, и к лучшему. Пусть останется за ним этот должок, авось пригодится.
Пора было будить Олю. Хоть несколько секунд постоять над кроваткой..
— Оля, подъем!
И сразу начала ее целовать. Оля уползала от губ матери, зарывалась головой в подушку. Тоня смеялась, поднимала, прижимала к себе теплое льнущее маленькое тело, стаскивала с дочери пижамку.
— Одевайся скорее, соня!
— Мам-ма, ну мам-ма, что-то у меня живо-отик боли-ит...
Тоня понимала — дочка хитрит, чтобы поспать и не пойти в детский сад, и все-таки каждый раз пугалась: а вдруг сейчас Оля не обманывает? Но не подавала виду:
— Вот мама нашлепает сейчас, так все перестанет болеть.
— Но у ребенка болит живо-отик...
Точь-в-точь свекровь.
— А как ты себя чувствуешь, когда болит?
Когда-то у Оли действительно болел живот и на такой вопрос она, к восторгу бабушки, ответила: «Как будто меня волк ест». Теперь Тоня давала ей возможность повторить удачное слово.
— Как будто меня волк ест.
Губы девочки весело расползлись, ей уже не удавалось сложить их в печальную трубочку.
Тоня ловко одевала ее. Балует свекровь Олю.
Казалось, времени совсем не остается, однако она успела умыть дочку, одеться и в чистой, сияющей кухне оставила мужу аккуратно приготовленный завтрак.
На улице Оля молчала, обхватив мамину шею руками. Потом, когда Тоня устала ее нести, терпеливо бежала рядом, вцепившись в руку. Она понимала, что мама опаздывает, что сейчас не до нее, и каждое утро Тоня была благодарна ей за это понимание. Только перед зеленой калиткой детского сада Оля немножко похныкала, надеясь задержать мать. Пришлось прикрикнуть.
Через четверть часа Тоня уже не вспоминала о дочери. Она вбежала в цех за несколько минут до гудка, не переодеваясь направилась прямо на участок.
На плавке выпускали первый металл. С сухим треском вспарывали серый, пропыленный воздух оранжевые струи жидкого чугуна. Над ковшами ослепительным паром роились звездочки искр. Поднимались на свои площадки заливщики.
— Весна уже сегодня, Антонина, а?
Разве весна? Она и не заметила. Теперь уже только вечером узнаешь, какое время года на дворе.
Она перелезла через конвейер между формами ночной смены; формы еще дышали после заливки, дымили, пахли горелым мазутом.
Из-за стука формовочных машин все другие движения казались бесшумными. Бесшумно неслась вверх и вниз по десяткам резиновых лент жирная, курящаяся паром земля. Бесшумно вращались тяжелые катки в трехметровых чашах бегунов, разминали смесь. Бесшумно двигались редкие фигуры женщин в брезентовых комбинезонах. Одна из них что-то прокричала другой, но ее голоса не было слышно.
Тоня нагнулась к уху пультовщицы:
— Почему вторые бегуны стоят? Где Жанна?
— Ленту в подвале засыпало.
Пультовщица не отрывала глаз от стрелки прибора. На неподвижных ее плечах лежал слой молотой глины — сыпалось сверху.
Надо было лезть в подвал, по узкому трапу спускаться в квадратный люк. Белое облако пара и дыма, подсвеченное снизу, поднималось оттуда и скрывало нижние ступени. Тоня помедлила: жалко было пальто пачкать.
Внизу тянулись вдоль узкой бетонной галереи ленты с горелой землей. В нескольких шагах от люка все исчезло в плотном ядовитом дыму. Тоня шла согнувшись: чем ниже, тем прозрачнее дым. Сквозь шум цеха слышались удары кувалды по железу. Звук был еще далеким, когда перед Тоней в тумане возникла худая, детская фигура Жанны.
— Почему вторые бегуны стоят? — прокричала Тоня.
Жанна показала на уши: не слышно. Потом вверх: там поговорим.
