Коробейники - [21]

Директриса была одна в кабинете. «Юрий Михайлович, вы та­кой деловой и грустный, это никуда не годится. У нас так не поло­жено». Он положил сверток на стол: «Это вам». Она, недоумевая, дотронулась до бумаги и, начиная догадываться, побледнела. Раз­вернула. Ахнула. Рассматривала белые пластмассовые баночки с ко­ричневыми ободками потерянная и жалкая. Оказалось, она много слышала о женьшеневом креме, но никогда его не видела. Наверно, считала, что он возвращает молодость. Слишком сильные ее эмоции сдвинули смысл его поступка, и Юшкову стало стыдно. Она уже не была похожа ни на школьную учительницу, ни на стюардессу, а просто на пятидесятилетнюю усталую женщину в нелепом парике. Достала деньги. Юшков отказался: «Мне это ничего не стоило». «Как это?» Он черпал все из того же кладезя премудрости: «Каж­дая фирма имеет свои секреты». Но и директриса не могла взять крем, не зная, какой услугой ей придется платить за него. Взмоли­лась: «Юрий Михайлович, в какое положение вы меня ставите? Вер­нуть вам крем я не в силах, а взять просто так не могу». Он пожа­ловался: ему бы ее заботы. А что заботит его? Может быть, она по­может? Да нет... от нее это не зависит... он здесь пятый день и до сих пор не завел на комбинате ни одного полезного знакомства... «Прямых связей, Юрий Михайлович, у меня с комбинатом нет, кро­ме директора и главного инженера. Иногда, когда нужно кого-нибудь устроить получше, они обращаются ко мне с просьбами... Не скажу, что уверена в успехе, но могу попробовать...» Нижнетагилец уже объяснил ему, что директор и главный инженер заниматься простым снабженцем не будут. «Если вы, Юрий Михайлович, захо­тите перебраться в отдельный номер с телефоном и ванной, то, ра­зумеется, в любой день...» В кабинет вошла какая-то женщина, и Юшков простился. Отдельный номер был ему не нужен.

Только у своей двери он вспомнил, что оставил соседа больным. Тот лежал на спине с закрытыми глазами. «Живой?» — тихо спро­сил Юшков. «Нет»,— сказал нижнетагилец. «Может, «скорую по­мощь» вызвать?» «Еще чего. В магазин пойдешь? Купи мне чего-нибудь. И хорошо бы анальгин и горчичники. Потом рассчитаемся. Если не подохну».

Юшков посмотрел на часы и заторопился. В холле по-прежнему сидела неразлучная пара. Одесситка вязала, доглядывая на экран те­левизора. «Вашего соседа не видно, Юра. Не заболел ли?» Юшков объяснил. Она посоветовала: «Надо горячим утюгом погладить».— «Это из-за того вагона, который у него перехватили,— предположил Аркадий Семенович.— На нервной почве».— «Миозит — болезнь про­студного характера,-— возразила одесситка.— Бегал где-то и вспотел. Все-таки возраст».— «Или выпил где-то и вспотел»,— фыркнул Арка­дий Семенович. «Не ехидничай»,— спокойно сказала одесситка, и Аркадий Семенович замолчал.

В магазине Юшков раздобыл только хлеб и сыр, зато при нем привезли несколько ящиков пива, и он рассовал по карманам четы­ре бутылки. Пиво, нижнетагилец оценил: «Лучше нет, чем запивать анальгин».— «Ухожу,— сказал Юшков. Приглашен на день рожде­ния».— «Молодец,- сказал нижнетагилец уважительно.— Придешь — расскажешь».

В начале восьмого Юшков позвонил у двери. Ирина Сергеевна была в нарядном платье. Успела сделать себе высокую, сложную прическу. Именинница с двумя подружками смотрели в спальне те­лефильм. Ее вызвали, чтобы поздравить, и Юшков подарил ей кон­феты и ракетки для бадминтона. Она посмотрела на мать: можно ли открыть коробку? Ирина Сергеевна кивнула: «Угости девочек».

Во второй комнате за накрытым столом сидели мужчина и жен­щина, оба крупные, она — вялая и некрасивая, он — живой, гром­коголосый, даже с претензией на ухарство. Ирина Сергеевна позна­комила. Мужчина назвался по фамилии: «Борзунов».

Что-то было в лице неудовлетворенное, истеричное, что вызы­вало опаску. «Автозавод? Знаю такую фирму. Собираюсь к вам в город на станкостроительный. Пригласит автозавод, буду и у вас». Барственный тон подсказал, откуда эта фамилия знакома. Юшков видел ее на документах. Борзунов был начальником производствен­ного отдела. От него зависела судьба заказов.

Ирина Сергеевна командовала. Видно было, что она не привык­ла полагаться на инициативу мужчин. Подкладывая закуску на та­релку Борзунова, говорила: «Это тебе можно» — или: «Это немножко тебе можно» — или: «Это тебе полезно»; он молодцевато отвечал: «А-а, все можно». Жена Борзунова весь вечер молчала, но никого это не тяготило. Когда Юшков предлагал ей блюдо, она близоруко присматривалась, что там такое, и ни от чего не отказывалась. Про­бовала, добросовестно прислушиваясь к своим ощущениям, словно ей предстояло официально все оценивать. Съели утку. Жена Борзу­нова поднялась. У нее болела голова. Ирина Сергеевна затащила ее на кухню, совала в пакетик пирог для сына. Та отказывалась, но Ирина Сергеевна не отпустила, пока не настояла на своем. Они жи­ли в одном подъезде.

Юшков сел за пианино. За двенадцать лет после музыкальной школы он не играл и десяти раз. Пальцы что-то помнили, нащупа­ли одну мелодию, другую, что-то простое из Генделя, что-то из Гри­га. Борзунов перебрался со стула на диван, сидел, раскинув руки. Усмешка на мужественном его лице оставалась неудовлетворенно­насмешливой, но это уж от него не зависело. Ирина Сергеевна ос­вободила стол для кофе и присела. «Из-под палки Светка занимает­ся. Просто не знаю, что с ней делать». «Полонез Огинского мо­жешь?— просил Борзунов.— Та, та-ра-та, та-та, та-та.» С грехом по­полам Юшков сыграл полонез и вальс из «Маскарада», начал под­бирать мелодию новой песенки, Ирина Сергеевна тихонько запела, к ней громко присоединился Борзунов, и остаток вечера они пели. Юшков слышал в голосе Ирины Сергеевны нежность и благодар­ность. За весь вечер она ни разу не взглянула на него. После кофе он помог ей отнести на кухню посуду. В кухне было много разных крючков и полочек, все здесь было продумано. Юшкову казалось, что он любит Ирину Сергеевну. Он обнял ее. Она выскользнула, шепнула: «Ты с ума сошел» — и ушла в комнату. «Надо тебе еще одну дочку, Ириша,— сказал Борзунов.— Почаще сможем вот так за столом встречаться». «Ага. Дюжину еще,— кивнула Ирина Серге­евна и вздохнула, показывая, что и с одной ей тяжело. Прислуша­лась к звукам из спальни.— Что это? «Время» кончилось? Ох, надо уже ей спать. Мы с ней полночи возились».