Корни тамариска - [124]

Прежний престиж образования, чиновничьего кресла заменяется престижем фунта, культом чистогана. Произошла как бы историческая месть общества всесильной бюрократии. Заработок чиновников резко отстает и от инфляции, и от заработной платы других категорий самодеятельного населения. Слишком многочисленное чиновничье сословие в низших эшелонах не может существенно поправить свое положение воровством или взятками. Общее падение общественного статуса и уровня жизни распространилось и на абсолютно необходимые обществу категории лиц с твердыми заработками — учителей, врачей государственных больниц, экономистов, инженеров государственного сектора. В Каире не удивляют автомеханики или паркетчики с университетскими дипломами.

Но за более высокие заработки и механики, и квалифицированные рабочие расплачиваются более интенсивным и продолжительным трудом, ухудшением условий жизни в мегалополисе с его удушливым воздухом, транспортными муками, нехваткой и дороговизной жилья. Кто же выигрывает в этой ситуации, кто снимает сливки? При ответе на этот вопрос все взоры невольно устремляются в сторону торговца и спекулянта, но отнюдь не уличного лоточника или мелкого лавочника.

У нас на улицах есть прохожие и автомашины, иногда велосипедисты, продают хорошее мороженое или пирожки с повидлом, вызывающие изжогу. И уж вовсе редко встречаешь цветочные базарчики. Представим себе, что какой-нибудь базарчик разросся на много кварталов; что на нем торгуют не только цветами, но и печеным сладким картофелем — бататом или вареной кукурузой, воздушными шарами и жареными орешками, сахарным тростником, холодными напитками и шербетами из больших бутылей, дешевой бижутерией и скобяными изделиями, что перед входом в мясные лавки висят туши баранов или буйволов, а на земле разложены овощи и фрукты; что здесь же разъезжают тележки с дымящимися котлами, полными фасолевой похлебки, или с шипящими сковородами, на которых в растительном масле жарятся зеленые шарики таамийи — котлеток из бобов и трав; что все это сопровождается мелодичными выкриками продавцов, расхваливающих товар. Вот тогда вы получите отдаленное представление о том, как выглядят многие каирские торговые улицы или районы. Впрочем, не буду лукавить перед собой как перед автором — все равно не представите. Как передать эту смесь запахов каирской пыли, выхлопных газов, ароматных соусов, душистых цветов? Как передать это — ощущение от туч мух, которые, как ни странно, не дохнут от выхлопных газов? От торговца, который, разложив гайки или прокладки для кранов, спит прямо под ногами прохожих, положив под голову вместо подушки включенный на полную мощность японский радиоприемник? Как передать впечатление от снующей взад и вперед толпы, бедной и несытой, кое-как одетой, но неунывающе веселой и крикливо шумной? От кофейни, где посетители, посасывая кальян (наргиле) и пуская дым, философски спокойно глядят на суету бренного мира или азартно подпрыгивают, следя по телевизору за футбольным матчем? Люди нередко торгуют, едят, спят прямо на тротуаре. Тут же чинят обувь или ковры, латают одежду, учат уроки или молятся, постелив тряпку или молитвенный коврик и обратившись лицом к Мекке. Продают дешевые картины лазоревых мечетей, полногрудых гурий и мальчика со слезой на щеке, что плачет для услады сентиментального обывателя.

Видимо, читатель и сейчас не представил себе каирские торговые улицы или торговые районы. Для полноты картины приведу в сокращенном виде рассказ египетского писателя Хусейна Шафи аль-Масри, который писал на диалекте, в переводе Ю. Завадовского: «Огур-цы-ы-ы све-е-е-жие»:

«Итак, я заплатил штраф. Пламя да жар без конца да гнев Аллаха-творца на сердце этого собачьего посланца, которому бог да развалит порог, лишит крова и оставит без покрова! Ну и что это, братец ты мой, за паршивая жизнь? Если сидит кто-нибудь из нас без работы, на него же кричат: «Бродяга!» Откроет он кофейню для курения гашиша, его тотчас бросают в тюрьму. Станет он что-нибудь продавать на улице, его хватает полиция и говорит ему: «Ты нарушаешь правила уличного движения». Что же нам остается делать? Красть? Клянусь Аллахом, кроме этого, нам ничего другого не остается.

На прошлой неделе закрыли мою кофейню, но меня не смогли посадить, потому что отсутствие моей вины слишком уж очевидно. Да помилует Аллах беднягу Дургама, малого, которого заперли за решетку вместо меня.

Я, возблагодарив Аллаха за то, что он спас мою шкуру, сделал себе ручную тележку и воскликнул: «Вперед, дружище, собирай себе на пропитание!» Только я навалил в нее огурцы горой — на тридцать пиастров, клянусь усами пророка! — как неотвратимые несчастья посыпались на мою голову.

Едва я выкатился на базар и закричал: «Огурцы-ы-ы све-е-е-жие!», как он меня и схватил. Так, будто я его звал по имени — и он тут как тут. А разве я его звал? Схватил он меня за горло и тащит в часть. «Зачем, о полицейский?!» Отвечает: «Нарушаешь движение». — «Ладно, братец, — говорю я. — Что это значит: я нарушаю движение, а другие — нет? Не перед тобой ли трое проехали с тележками, на которых нагружены дыни, яблоки, кокосовые орехи, и только одни мои огурцы загромождают дорогу? Постой-ка, брат, а тетка, что расселась посреди тротуара и разложила редиску, лимоны и вареные бобы так, что никому нет прохода? Она не загромождает и не нарушает? Видимо, моя торговля не уживается с полицейской пробой, ибо, если дать по огурцу каждому проходящему полицейскому, они одни составят мою клиентуру и я разбазарю весь свой товар нипочем, то есть без денег. Другими словами, они разнесут мое хозяйство, а меня самого скушают даже со штанами и с феской».