Корчак. Опыт биографии - [141]
Это заявление – поразительный документ, не имеющий ничего общего с официальными письмами такого рода. Он начинается словами: «Доброжелатели требуют, чтобы я написал завещание. Я делаю это в настоящий момент в моем curriculum vitae…»
Далее следует ироничная самохарактеристика автора.
Мне 64 года. <…> (Аппетит волчий, сон праведника, недавно после десятка рюмок крепкой водки сам быстрым шагом вернулся с улицы Рымарской на Сенную поздним вечером. – Встаю дважды за ночь, выливаю десять больших ведер.)
Курю, не пью, умственные способности для повседневного использования сгодятся.
Я мастер экономии сил: как Гарпагон, извлекаю пользу из каждой использованной единицы энергии.
Считаю себя человеком подкованным в области медицины, воспитания, евгеники, политики. <…> Амбициозные и упрямые дураки дисквалифицируют меня, а не я их. <…>
Я предполагаю, что преступные личности из персонала интерната на Дзельной добровольно покинут ненавистное заведение, с которым их связывают только трусость и инерция. <…>
Как гражданин и работник я послушен, но не выдрессирован <…>.
Как организатор не умею быть начальником. <…>
Недотепа, а значит, выведен из равновесия и порывист – из-за износившихся от работы тормозов, – подходит для работы в коллективе{428}.
Слишком уж подробный отчет. Описанные факты не имели никакого значения для чиновника из Личного отдела – видимо, Корчак чувствовал, что это последняя возможность резюмировать свою биографию, найти в ней ключевые точки, подвести итоги жизни. Для биографа это бесценный источник информации. Для автора – возможность еще раз блеснуть черным юмором, подчеркнуть абсурд такого конца упрямого, тяжкого пути. Гимназические, университетские годы в Варшаве. Обучение в клиниках Берлина и Парижа. Новый педагогический опыт, полученный в Лондоне. Профессора медицины: Пшевоский, Насонов, Щербак, Финкельштейн, Багинский, Марфан, Гутинель – специалисты мирового класса. Годы врачебной практики. «Мои наставники в больнице на Слиской: ироник и нигилист Кораль, жизнерадостный Крамштик, серьезный Ганц, великолепный диагност Элиасберг, кроме того – фельдшер-хирург Шлижевский и самоотверженная медсестра Лая».
Дополнительное образование: книги. Становление личности – благодаря авторитетам эпохи. Драматические события войн и революции. Годы педагогической работы. Летний лагерь. Дом сирот. «Наш дом». Столько нового опыта, столько усилий. И все ради того, чтобы на «детской бойне», в «предпохоронном доме» на Дзельной, 39 бороться с преступниками, выдающими себя за опекунов.
Читая чудом уцелевшие документы, можно увидеть жуткую картину: условия, царившие в том «макабрическом доме пыток». Стоглавый персонал (с семьями – несколько сотен). Помещения не отапливаются. Света нет. Одежды нет. Из занавески сшили пеленки, из сукна, накрывавшего стол для конференций, – два одеяла, из национальных знамен – рубашки. Лекарств нет. Обморожения. Язвы. Понос. Коклюш. Чесотка. А прежде всего – голод.
Записи в книгах учета детей:
Надивер Соломон, три года. Поступил в июне, умер в августе.
Магель Бернард, три года. Поступил в июне, умер в июле. <…>
Вахмайстер Шуламит. Год и шесть месяцев. Прожила два месяца. <…>
Хеля Аграфне, рожденная 5 апреля 1937 года, весит 9 кило 800 граммов. Пятилетка здесь весит как годовалый ребенок{429}.
Он взвешивал эти несчастные скелетики, обмерял, мыл, перевязывал, выносил нечистоты с верхних этажей вниз, рассказывал сказки. Потом возвращался к себе, на Сенную, – путь не ближний. Ночью писал статью в домашнюю газету, для «своих». О том, что всегда и везде, в самых страшных условиях, можно оставаться честным. И рассказывал о сцене, которую видел на Дзельной:
– Я остановился у кровати, на которой лежал ребенок. – Думал, что он болен и о нем забыли. Потому что такое часто случалось.
Наклонился и вижу, что ребенок умер.
И в эту самую минуту входит маленький дошкольник и кладет на подушку умершего хлеб с мармеладом.
– Зачем ты ему даешь?
– Это его порция.
– Но он уже умер.
– Я знаю, что умер. <…>
– Тогда зачем ты положил хлеб?
– Это его порция{430}.
37
Ночи и дни старого Доктора
Не знаю, сколько я уже накорябал этой своей автобиографии.
Януш Корчак. «Дневник», гетто, май 1942 года
Холодный выдался май в этом году. И эта ночь, тишайшая из тихих. Пять часов утра. Детвора спит. Их действительно две сотни. В правом крыле пани Стефа, я слева в т.н. изоляторе.
Моя кровать – посередине комнаты. Под кроватью бутылка водки. На ночном столике разовая порция хлеба и кувшинчик воды.
Добрый Фелек наточил карандаши, каждый с двух сторон. <…>
От этого карандаша у меня на пальце продавилась бороздка. Только сейчас пришло в голову, что можно <…> удобнее, что легче пером{431}.
Доктор писал заметки в последнем помещении Дома сирот, в последние три месяца жизни. Термин «дневник» не подходит, здесь гораздо более сложная форма. Это самая пронзительная вещь Корчака: лишенное сентиментальности и жалости, подобное вивисекции, бесстрастное наблюдение за самим собой на фоне жуткой реальности. Как будто он смотрит в телескоп откуда-то сверху на стены гетто, людные улицы, тела умерших, прикрытые газетами, на маленькую Геньку, что кашляет за фанерной перегородкой, на свое физическое разрушение и неохотное сопротивление: преодолеть немощь, встать, начать борьбу за жизнь доверенной ему группы людей.
«В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер, польской писательницы и сценаристки, — книга из разряда большой литературы. Она посвящена истории одной еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, но в зеркале судеб ее героев отражается своеобразие Польши и ее культуры. «Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Работящие позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу.
Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.
О чем рассказал бы вам ветеринарный врач, если бы вы оказались с ним в неформальной обстановке за рюмочкой крепкого не чая? Если вы восхищаетесь необыкновенными рассказами и вкусным ироничным слогом Джеральда Даррелла, обожаете невыдуманные истории из жизни людей и животных, хотите заглянуть за кулисы одной из самых непростых и важных профессий – ветеринарного врача, – эта книга точно для вас! Веселые и грустные рассказы Алексея Анатольевича Калиновского о людях, с которыми ему довелось встречаться в жизни, о животных, которых ему посчастливилось лечить, и о невероятных ситуациях, которые случались в его ветеринарной практике, захватывают с первых строк и погружают в атмосферу доверительной беседы со старым другом! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Герой Советского Союза генерал армии Николай Фёдорович Ватутин по праву принадлежит к числу самых талантливых полководцев Великой Отечественной войны. Он внёс огромный вклад в развитие теории и практики контрнаступления, окружения и разгрома крупных группировок противника, осуществления быстрого и решительного манёвра войсками, действий подвижных групп фронта и армии, организации устойчивой и активной обороны. Его имя неразрывно связано с победами Красной армии под Сталинградом и на Курской дуге, при форсировании Днепра и освобождении Киева..
В первой части книги «Дедюхино» рассказывается о жителях Никольщины, одного из районов исчезнувшего в середине XX века рабочего поселка. Адресована широкому кругу читателей.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.