Коракс: Повелитель теней - [6]

Гладкое серебристое дуло игольника уставилось прямо на Аранана. Тот еще успел подумать, что такое маленькое отверстие не может быть опасным.

― Корвус Коракс говорит тебе «прощай», ― процедила женщина, и всадила иглу Аранану Армадону Адрину прямо в сердце.

Фелиния Эфтт с ненавистью посмотрела на труп, развалившийся на сидении. Адрин был похож на спящего ― если не обращать внимания на тонкую струйку крови, текшую из маленькой ранки.

Фелиния стащила украденную униформу и бросила ее на труп водителя, который лежал на переднем пассажирском сидении. На Фелинии остался только плотный комбидресс, и она натянула поверх него рабочую одежду.

― Цель уничтожена, ― сообщила она в вокс–передатчик на запястье. Тот исказил и зашифровал ее слова перед тем, как отправить их хозяевам Фелинии.

Затем она бросила поджигающее устройство в салон машины. Маленькая бомба, величиной не больше ногтя, звякнула об сидение и укатила под ноги мертвому Адрину. Несмотря на скромные размеры, фосфексного геля внутри этой бомбы было более чем достаточно, чтобы спалить машину дотла.

К тому моменту, когда лимузин охватило пламя, Фелиния уже скрылась в ночи, затерявшись в толпе сервиторов, разбиравших и нагружавших полки. Лабиринт складов захлестнул вой тревожных сирен, но Фелинии там уже не было.

III ВОРОН И ПАТРИЦИЙ

Расторопный слуга провел Коракса в скромные покои. Не утомляя примарха лишними разговорами, он указал на один из двух шезлонгов в основной гостиной и молча удалился, оставив Коракса в одиночестве.

Комнаты ничуть не походили на королевские. За несколько десятилетий, проведенных в сражениях крестового похода, Кораксу доводилось иметь дело с самыми разными правителями как людьми, так и нелюдями. Они отличались друг от друга практически во всем ― и все–таки между ними находились общие черты. Одной из таких черт, свойственной и правителям всех мастей, и даже некоторым из братьев Коракса, была любовь к роскоши.

Робаута Жиллимана можно было вполне заслуженно назвать королем. Ультрамар, его королевство, было обширнее большинства звездных империй, но его покои совершенно не соответствовали его положению. Скромно обставленные, они с одинаковым успехом могли принадлежать как обычному смертному сановнику, так и высокопоставленному офицеру космического десанта. Впрочем, размеры комнат и мебели явственно показывали, для кого они были предназначены. Пока Коракс шел по обустроенным для примарха комнатам, его всю дорогу не покидало странное и довольно редкое чувство, будто бы он был не гигантом, а простым человеком. Подобное ощущение перехода в иной мир было очень похоже на то, что он чувствовал при отключении от стратегио–симулякра.

Центральный зал покоев был квадратным, окруженным аркадами, но свободным посередине, а высокий потолок был покрыт изображением движущихся облаков, чтобы сделать зал еще больше похожим на закрытые дворики, так часто встречающиеся на родной планете Жиллимана. Крышу клуатра закрывали живые растения, опутывавшие побегами колонны и насыщавшие воздух сладостью. По краям площадки стояли кадки с более ухоженными растениями. Неуправляемый рост живых кустов был укрощен и подчинен строгому порядку, и, выпрямленные, они напоминали солдат на параде. А в нишах за кустами прятались муралы с идиллическими пейзажами. Тщательно отрегулированный свет имитировал свет макраггского солнца. В каждой из четырех стен залы располагались двойные двери, и все они, кроме тех, через которые Коракс пришел сюда, вели в другие покои, оформленные в тех же цветах ― бледно–бежевом, синем и золотом.

Вкусы Жиллимана диктовались рациональностью Макрагга. Кораксу же муралы и обрамлявшие их пилястры казались слишком броскими. На Ликее все красивое должно было быть маленьким, чтобы его можно было спрятать, и Коракс умел видеть красоту в маленьких вещах. Самовыражение было личным делом каждого, и им очень неохотно делились. Все то немногое свободное время, которое ликейские каторжники могли урвать для себя, они тратили на обработку камня, придавая ему красивые, плавные формы. Альковы Жиллимана и четкие, геометрически выверенные линии внутреннего убранства, беспрекословно подчинявшиеся тирании золотого сечения, выглядели безжизненно и в то же время пафосно.

Коракс понимал, что его восприятие было выковано аскетичностью тюремной жизни, и, если быть объективным, то упрекнуть Жиллимана в тщеславии можно было только тогда, когда речь заходила о его здравом смысле. Он прилагал столько усилий к соблюдению правил, что Кораксу иногда становилось смешно, насколько отчаянно брат старался всем показать, что в нем начисто отсутствует тяга к показушности. Коракс подозревал, что под личиной рационализатора Жиллиман скрывал огромное эго и отвратительный характер, хотя тут уж не Кораксу было его судить ― у него самого было и то, и другое.

И все–таки это коробило. Скрытность была сутью Коракса, но он не скрывал, что он такое. В отличие от брата.

Однако, когда Жиллиман наконец–то пришел, Кораксу стало стыдно за свои резкие суждения. В манерах брата чувствовалась лишь благородная благожелательность.