Корабль и другие истории - [8]

и нам-то пристанища нет

— единою плетью

хозяйски хлестнула судьба

— единою клетью

единого платья

— отплытья

— но плотью

— объятья

— в неисповедимых стезях

— и солью морскою в крови

— и солью морскою в слезах

но неволи-то нет у любви

парусов у ней нет и кают

ни красот и ни царств

ни морей и ни суш

ни картин ни квартир

ни регалий ни благ

а только одна страна —

она сама…

Скамейка у стены,

Челнок у пристани,

Тень мужа, тень жены —

Лепечут призраки.

Скамейка у стены,

Челнок у росстани,

Во облацех-то сны,

Во снах-то простыни.

Без просыпу, врасплох

Беда застукала,

И тихий омут плох,

Как пруд со скукою…

Скамейка у стены,

Лодчонка в реечку,

А волны солоны.

Ска-ме-еч-ка…

7. ВЕТЕР

Спят:

владетели льгот,

подписчики на круглый год,

обладатели призов,

подносители сюрпризов,

устроители круизов,

податели сего

и получатели его,

дачевладельцы

умельцы,

земледельцы,

погорельцы,

а также:

представительницы прекрасного пола

и зарплатного потолка,

дарительницы,

родительницы,

любительницы пера и чернильницы,

вечно правые родильницы,

вечно левые бездельницы,

владелицы мужей

и Владычица Мышей.

Снятся:

дары природы,

сады и огороды,

развлечения и приключения,

огорчения и обольщения,

с искомыми иголками стога,

облака,

материальные блага,

прошлогодние снега,

школьные уроки,

добродетели и пороки,

мороки и мороки,

тела и души,

отмели и миры,

баночки икры,

бьющиеся

и небьющиеся

баклуши,

Гриши и Миши,

а также крысы и мыши.

И пока

сознание

позволяет подсознанию

пошевелиться

и выползти подышать

из шахт и недр

в просторы атмосферы,

                    ноосферы,

                    хроносферы,

                    биосферы,

подстегиваемый

космогоническими

хлябями

зарождается

ветр.

Эй, где там ваши Дон-Кихоты,

мельницы и ветряки?

Где там ваши мельники

и доброхоты?

Время перековывать

«было» в «прошло»,

время перемалывать

зло в добро!

Что-то мало верится

издалека,

что перемелется

и будет мука.

Все-то нам отламывались

не с руки

вот такие пироги,

такие пироги…

Сяду-сяду на пенек

да, говорит, и съем

самый лакомый пирожок,

пирожок ни с чем!

То ли такая у нас долгота,

заколдованное место,

то ли у нас опара не та,

то ли мы не из того теста!

Но самое время бы

за жернова,

а после — пекарь, колдуй!

у девичьих губ заметный едва

начинается

ветродуй.

Но самое время бы

под паруса,

флибустьер и конкистадор,

потому что он уже начался,

стокрыл, сторук и стодол!

Столько-то в час.

За столько-то метр.

Телеграмма:

«Буду сейчас, ветр»…

(Незамедлительно

начну строфы со слов:

«Я живу в Ветрограде

                              на тверди его островов…»

И за подписью

спешно поставлю: Р. S.

и легко отстрочу — мол, врывается в окна зюйд-вест…)

Ибо на обещанном

                           и ожидающемся

                                                 Страшном Суду

не в обвинительницы,

не в защитницы,

не в подзащитные,

не в соучастницы

и не в присяжные, —

в свидетельницы

                 пойду!

Разинули рты

вздыбили кудри и коней

взвихрили складки одежд

статуи

городского нашего ретро

и кричат

каменными

              рыбьими

                          голосами:

ПОПУТНОГО ВЕТРА!

Разносится вдоль порталов по кварталам

гранитное контральто мортале.

А ветр уже гонит волны,

песню поет про дамбу

(музыка и слова собственные),

а ветр колошматит в стекла,

бьет локтями по крышам,

и жесть — послушные птицы,

свежие и ржавые птицы, —

летит вдоль продутых улиц

за бестией продувною.

А ветр хватает деревья

за руки, хвосты и гривы,

ломает черные ветки,

превращая их в сучья.

И многим уже не спится.

Спит Владычица Мышей,

смежив веки,

руки белые раскинув,

где вен реки;

золотистой канителью

перевитая подушка,

этой елочной нитью

женских праздничных волос;

на столе дежурит мышка,

умывается и шепчет,

белорозовый комочек

на границе тьмы и света,

пограничница-хвостунья,

востроглазая прохвостка…

Шут с Обломом строят в ванной

из платков, сапог и тряпок

надлежащее гнездо;

отдыхает в щах Изщейка,

разметавшись, спит Хозяин;

Мурзик, Босый и Мардарий

шастают по чердакам.

В горнице первоэтажной

под лоскутным одеялом

спит в извечном женском шлеме

космонавтка в папильотках —

Прекрасная Дворничиха.

Кудашечка и Тудашечка

слушают грохот жести

и от волнения пьют чай;

Жэка и Энзэ читают центральную «Правду»

Эрэс и Хабэ заняты макрамэ.

А поэту мешает ветер.

Навязывает свои ритмы.

Обрушивает свои стоны.

Пронизывает насквозь стены.

— Я — ветр! — кричит он. — Я ветр попутный! —

В доме становится неуютно.

Комната превращается в пещеру.

Кухня в бивак.

Кресло в буерак.

Ибо мой дом, моя крепость,

моя карточная нелепость,

построена на песке

и держится на волоске.

Снизу

ожидают нас грунтовые воды,

сейсмические осложнения,

опереточные аиды

и вулканические диориты;

сверху

машет нам хвостом комета Галлея,

сотрясает эфир астероид,

мчатся болиды и метеориты,

не исключаются ракеты дальнего действия

и дожди сомнительного состава,

а также циклоны и антициклоны;

на чердаках не без удовольствия лопаются

играя в стихию

трубы

центрального отопления;

сбоку…

о, эти соседские крики и сцены…

эта вечная музыка сквозь стены…

эти льющиеся веками детские слезы…

А у ветра настает маэстозо.

Он крепчает.

Громкость он уже набрал и голос поставил.

Стараясь сдуть нас с лица

планеты Земля.

Поэт зачеркивает строчку за строчкой.

Пьет воду,

Раскладывает пасьянс.

Включает транзистор.

Тщетно.

Бушующая природа