Корабль и другие истории - [10]

перепрыгивают через ручеек.

— Котята несносные, — говорит Мардарий.

— Песок, что ли, им не ставят? — спрашивает Босый.

Быстро темнеет.

Темнота падает как занавес.

В окнах вспыхивают телеэкраны,

                               абажуры,

                               бра,

                               лампочки, люстры;

                               подсвечиваются занавески.

Во втором дворе начинает светиться

круглое лицо уличного прожектора,

лучи которого освещают растущие во дворе деревья,

                               круглые качели,

                               обычные качели

                               и качели в виде козлотуров.

Высвечивается вывеска народной дружины.

Из дверей детсада

по одному

выводят и уводят детей

с остаточными явлениями плача.

Шут и Облом

только что починили кран в своей квартире

и сломали выключатель.

Изщейка хозяйничает в борще.

Шут накануне смастерил для нее

две бирки на кастрюли.

На одной написано: «Боржч».

На другой: «Счи».

Вечер летит как на крыльях,

буксируя за собой ночь.

Владычица Мышей, завернувшись в золотые волосы,

сидит перед зеркалом

и смотрит себе в лицо.

Глаза ее обведены тенями.

Левый глаз синий.

Правый голубой.

Щеки у Владычицы Мышей белые.

Брови нахмурены.

По подолу забирается мышка Маша.

— Что, Маша? — спрашивает Владычица Мышей.

— Я все узнала, — произносит Маша фальцетом. —

Его не разберут на дрова. —

Владычица Мышей устало слушает.

— И не продадут финнам, — говорит Маша альтом. —

Владычица Мышей уныло кивает.

— Его поставят на якорь как пристань, — пищит Маша, —

И сделают из него кабак.

— Да, Маша, — говорит Владычица Мышей, — я уже знаю.

Облом и Шут валятся с вешалки,

Потому что входит Хозяин,

Швыряет портфель на пол

И оглушительно хлопает дверью.

На кухне Изщейка с грохотом вываливается из борща,

                                                                роняя крышку.

Хозяин идет в комнату.

Он забыл включить свет

И снять плащ.

Он сидит и курит.

— Да, — говорит Хозяин вслух. — Был я капитан.

А теперь я отставной директор ресторана.

Мечта официантки.

Привидение из сферы обслуживания.

— Что такое «сфера обслуживания»? — спрашивает Шут.

— Круглосуточная служба, где кого-то обжуливают, —

                                                                отвечает Облом.

— Мальчики, — говорит Изщейка, — это где едят, пьют и чинят.

— Шут гороховый, — говорит Хозяин.

— Я не гороховый, — говорит Шут.

— Я не тебе, — отвечает Хозяин.

— Ты мне? — спрашивает Облом.

— Заберите свою красотку и уходите, — говорит Хозяин. —

Оставьте меня в покое.

— Куда уходить-то? — спрашивает Шут.

— В баню, — отвечает Хозяин.

Троица покорно уходит в ванну.

— Почему в ванну? — спрашивает Изщейка.

— Молчи, — говорит Облом.

— Заткнись, — говорит Шут.

Поэт в другом окне ведет себя в рифму,

как ему и положено.

Он курит не зажигая света и глядя в окно.

Возможно, ему передаются чувства Хозяина.

Такое с Поэтом стучалось не раз.

Это у него профзаболевание.

Порой он чувствует себя радаром.

Или локатором.

Или приемником.

Поэту, прямо скажем, неважно.

Поэму он дописать не может.

Он вспоминает юность.

Все лучшее в ней вспоминает с горечью.

И все худшее — с горечью еще большей.

Он думает о корабле.

Ему жаль парусника.

«Какая у корабля пошлая судьба», — думает Поэт.

Коты у трубы умываются.

— Когда корабль в рейсе, мышей на нем нет, — говорит Босый.

— А как же крысы, бегущие с тонущего корабля? —

                                                              спрашивает Мардарий.

— Раньше не было — теперь разведутся, —

                                                         резонно замечает Мурзик.

9. ПЛЯСКА

Хоть мы не пьем и не воруем,

Жизнь то взаймы, а то внаем…

А мы ее отлакируем

И штофной тканью обобьем!

Она отходчива, судьбина,

И на изломе горяча.

А мы ее — за середину

И в сауну да за плеча!

Она неласкова к забаве

В сугубом облике своем.

А мы ее слегка разбавим

И по фужерам разольем…

Как будто труд — синоним жизни,

Она ишачит за гроши.

А мы ее весельем сбрызнем

И микрофоном оглушим.

Она вычерчивает график,

Пока доверчиво ты спишь;

А мы ей капельку потрафим, —

Красиво жить не запретишь!

Художник — Рок; что б ни наляпал,

Не нам судить, не нам встревать.

И на прикол, а не на якорь

Пора — проспали мы… — вставать!

А романтические бредни

Почти что значатся в меню,

И на обед, а не к обедне

Не премину — повременю…

Стоит корабль, томимый жаждой.

Сентиментальничать старо;

Открыто всякому и каждой

Его кабацкое нутро;

С утра и есть, и пить готова

Его пиратская братва,

И призрак паруса — обнова

Ему воистину нова…

На палубу ложатся тени

Домов, в единый сращены,

И лица комнатных растений

К нему сквозь сон обращены.

Направо дом и дом налево,

И над ленивою волной

Три мачты голые — три древа

Обугленных грозой одной.

Отлакирован и подкрашен,

Поваплен парусник, помыт,

Гальванизирован… — Так спляшем!

Тромбон в тоске, пожарник спит! —

От ресторанного уюта

От киля дрожь до самых рей,

И пробегается до юта,

Припомнив молодость, Борей.

«Уже и молодость со стажем…» —

Проходит старый капитан.

И музыка в разгаре. — Спляшем!

А что потом, то по пятам… —

Танцуют дяденьки и дамы,

Танцуют тетки и юнцы,

Иллюминаторы и рамы,

Все клюзы, шканцы и концы…

Танцуют ихние и наши,

Чужие, здешние, свои.