Корабль и другие истории - [6]

С такой — не то что шалаш бы,

С такою рай и в аду.

Она с волшбою и блажью,

Как все ведуньи, в ладу.

Она немного по фазе

И с целым миром на ты,

Зато противница грязи

И образец чистоты!

Окутан прелестью вешней

Любой при взоре в упор,

Когда по снегу неспешно

Она идет через двор —

                              Прекрасная Дворничиха.

На сей раз она воюет с голубой лужей.

Дважды она заметала лужу на совок.

И выплескивала в помоечный контейнер.

Наутро лужа оказывалась на прежнем месте.

Озадаченная Прекрасная Дворничиха призадумалась.

Собрала лужу на тряпку.

Сколола ледок.

Вымыла асфальт.

Посыпала песком.

И крупной солью.

Наутро на том же месте

                                  возникла та же загадочная лазоревая лужа.

— Неужели это Валька-маляр меня клеит? —

Размышляла Прекрасная Дворничиха вслух.

— Ну и шутки у него по весне!

Она лила в лужу ацетон.

— И не жаль ему краски!

Она стирала с длинных ладоней голубизну.

— Лучше бы леденцов принес!

Прекрасная Дворничиха любила леденцы.

— Теперь все в порядке.

Но назавтра пятая голубая лужа красовалась на месте четвертой.

Зато теперь в ней плавало вверх ногами

Белое, прозрачное и фантастическое

Отражение

корабля.

Прекрасная Дворничиха нахмурив брови

                                         стояла на берегу лужи

                                         с ведром для пищевых отходов.

Мимо проходили сантехники.

— Ляля, что это у тебя за лажа? — крикнул младший.

— Аленушка, опять небо пролилось? — рявкнул средний.

— Ленка, ну ты даешь! — гаркнул старший.

Прекрасная Дворничиха не удостоила их взглядом.

Достав совок, она терпеливо загребала в него часть лужи.

Понесла.

Глянула мельком.

Ахнула.

В голубом совке парил тот же корабль, что и в луже.

Только поменьше.

Бегом она вернулась.

Все по-честному.

В луже большой, в совке маленький.

Десять кораблей переносила она на помойку.

На десять кораблей поделила большой корабль.

На десять и одну десятую.

Потому что в жестянку из-под килек

                                        тоже плеснула она голубени.

Очередной вечер зачаровал двор.

Слил ветви деревьев.

Зажег люстры, абажуры, торшеры, лампочки, бра.

Подсветил ситцевые занавески в горошек

                            на первом этаже

                            в окнах Прекрасной Дворничихи.

В окна стучали:

— Ляля, выйди!

— Аленушка, открой!

— Ленка, ну ты даешь!

У окон ходили.

С транзистором, с гитарой, с баяном.

У окон пели:

— Ну, и беда мне с этой Нинкою… — Аленушка, ау!

— Я тебя своей Аленушкой зову… — Ляля, туши лампу!

— Белая кофточка, тоненький стан,

Мой мимолетный роман. — Ленка, ну ты даешь!

Прекрасная Дворничиха не реагировала.

Во-первых, дело было привычное.

Во-вторых, ей голоса под окном не мешали.

«Пусть их», — думала она.

«Вот кобели», — думала она.

«И Валька-маляр туда же», — думала она.

В-третьих, она была занята.

Распустив рыжеватые кудри,

вынув из них бумажную розу,

умыв бледное лицо с золотыми конопушками,

сняв передник и серую куртку,

Надев халатик с голубой стеклянной брошкой

и алые тапочки,

напившись чаю с подушечками,

намазав щеки кремом «Весна»,

Прекрасная Дворничиха сидела,

подперев лицо руками

в глубокой задумчивости

перед консервной банкою,

в которой в лазоревой дали

плыл маленький прозрачный парусник,

белый и призрачный,

белесоватый, как туман,

таинственный, как подвенечная фата,

холодный, как саван,

лишенный теней, как крахмальные простыни,

недосягаемый, как облако,

и необъяснимый.

Прекрасная Дворничиха

думала о море,

о том, что морей много,

земля большая,

что есть моря теплые,

где дует теплый ветер,

Гоняет теплые волны,

у которых белые гребни.

И когда легла она спать,

снилось ей голубое,

на голубом белое,

на белом розовое.

Вроде, это была девушка

                                 из пены морской…

И звали девушку не то Марина,

                            не то Маргарита,

                            не то Пелагея.

И была она конопатая, рыжеватая и узкоглазая.

Ни дать ни взять.

6. СКАМЕЙКА С КВАРТЕТОМ И ДУЭТОМ

Скамеечки,

лавочки,

посиделок потачицы.

Скамеечки,

осторожно-окрашено,

что за место под солнышком!

Скамеечки,

вне дома пристанища,

продувные по реечке

лодочки

до неведомой пристани

под дождями и ливнями.

Скамеечки,

где на фото мы с маменькой,

где мы все были маленькие

с мячиком, с яблоком;

где курили мы в юности,

целовались и ссорились,

где сидели мы в зрелости,

отдыхая от горечи,

где приходится в старости

плыть из прошлого в прошлое.

Осторожно — окрашено.

Осторожно — окраплено.

Осторожно — поваплено.

Осторожно — отвержено.

Осторожно — отмеряно.

Скамеечки…

Вы на память не мечены,

вы на память не считаны,

одинаковы будто бы:

осторожно — опрошено,

осторожно — оплакано,

осторожно — обрящено.

Скамеечки!

Лодки местного плаванья,

многоместные, белые,

голубые, зеленые,

в холода закаленные,

оговорены набело

и обкурены начерно.

Холостые, семейные,

городские, скамейные,

бесприютные в горести

и без крова на радостях,

одиночества праздники

или призраки общества,

где под пыткою памяти,

перед дыбою опыта

повторяю, как заповедь:

я люблю тебя все-таки!

Над травою забвения

и под древом познания,

пред рекою последнею

с берегами молочными:

я люблю тебя засветло,

я люблю тебя затемно,

неотступно, безвременно,

беспричинно, безоблачно.

И летит над скамейками

сумасшедшее дерево,