Корабль и другие истории - [23]

Давайте в куклы играть.

Давайте в люди играть.

Игран, в то, чтобы играть.

Якобы играю — жизнь и-ми-ти-ру-ю.

На тебе всю жажду любви свою вымещу,

Марьянка моя, Марионетка моя!

Я для своей куколки яблочко лишнее выпрошу.

Я из-за куколки своей мишку выброшу.

Душу мне грей, магазинная, душегрейка ты моя резиновая, целлулоидная, пластмассовая, культмассовая, деревянная! Глазками остановившимися погляди на меня, любимица. Ведь она меня не видит, а все смотрит на меня, когда захочу! Она меня не видит, зато я ее насквозь. И мы вместе с ней, хоть весь мир со мною врозь.

Нещечко мое нерожденное, дочурка морганатическая,

не твою ли куколку пестую?

Дитятко мое фарфоровое, жаль ли тебе меня как мне тебя,

как мне — всех детей выросших, как трава выросших:

без особого тепла, хорошо — не вымерзла?

Ах вы чурочки мои, вы дурочки мои, вы кумиры мои!

(А ты, Родина? Ты, Отчизна моя?

не любила ли ты кукол своих, чурок своих?

полудурков и полудурок своих?

пуще родных детей их не лелеяла?)

Страшен мне мир!

Спаси меня, мертвая душа,

мертвая душенька с неживыми глазками,

с опилками в головушке, моя лялечка!

Дай мне ручку свою холодную, не остави меня в полночи как в карцере; никому я тебя не отдам, на помойку не выкину, не разорву, не разобью, руки-ноги не вытащу.

И не Командор какой,

пугало чугунное,

в должный час за мной явится:

фарфоровая красавица.

— Пойдем, — скажет, — пора! —

и мы пойдем.

Может, он играл в нее, как древние — в свои изваяния? в изваян и с Афины или богини Хатор? или в каменную бабу. Он играл с ней в любовные ссоры. И безо всякой игры, как на исповеди, и даже охотнее, чем перед духовным отцом и перед Господом изливал душу.

Однажды в пылу отчаянья он назвал это моральным

                                                                               онанизмом

и был не вполне прав. А она, его хрупкая la divina,

была ко всему еще и бессмертная,

                                               нетленная,

старенью и старости не подвластная,

и все же способная

запылиться и облупиться, потускнеть и вдребезги разбиться,

затеряться с отбитым носом на помойке реквизита эпох

                                                                  бесследно

Глаза — щеки — зубы (земных дев украшения) — порцелан-гласс.

Он назвал ее Анастасия,

что означало «Воскресшая из мертвых».

Анестезия души моей, аггел,

Душенька Настенька моя, ангел!

А потом сны стали его мучить.

Сны извели его, он перестал спать вовсе.

То ли Господь, оскорбленный им сотворенным кумиром,

то ли возмутившаяся дойная богиня Природа,

то ли его изведенное донельзя этим квазидуэтом одинокое «я»,

то ли

окружившее их с его магической рукотворной подругой

                                                 неведомое поле,

то ли все это разом

             девятым валом

                         взбунтовалось и низринулось

                                                                 вкупе

в беззащитные

сновидения

его.

Ему снилась

огромная Анастасия, летающая над городом, подобно

птице Рок или оскаленной ведьме.

Ему снилось,

что она притворяется живою на маскараде,

ловит его, бежит он, она следом,

она проходит сквозь стены, выходит в окна,

нет ему спасенья,

вот ее ледяные железной хватки пальцы.

Иногда

она меняла головы, которых всегда полно было при ней

в лиловом сашé стеклярусом расшитом с медной застежкой,

меняла головы и лица и над ним насмехалась.

Иногда

он становился крошечным и она с ним играла,

                                                 как с Гулливером,

и сажала его в душную коробочку с атласной крышкой,

где на негнущихся цветах и листьях

сидели гигантские зеленые птицы,

качаясь на проволочных пружинках,

соразмерные с орлами колибри.

Иногда

ее красивое личико представлялось перекошенным адской

                                                                             ухмылкой,

с морщинкой над переносьем, один глаз полузакрыт:

                                                                                страшно!

Хуже всего было

когда она говорила голоском заводного апельсина,

привозного автомата, электронной Джоконды:

«Я А-нас-та-си-я, воскресшая из мертвых!»

И далее птичья марсианская речь.

Он просыпался в холодном поту с остановившейся,

                                                 выстывшей в жилах кровью

и думал о Леонардо да Винчи:

«Мертвую нашел в прозекторской, мертвую анатомировал, труп воскресил на полотне, нарастил плоти, заставил открыть глаза, отечные от смертной муки, заставил улыбаться: — Джоконда! — и ужас веселья воскресшей не волей Господней, но магией кисти — нас тайной томит — но недоброю тайной. И хоть бы назвал иначе, а назвал „Веселой”. Впрочем, имени ее он отродясь не ведал. Веселая женщина, шлюха, согрешившая со смертью…»

Крадучись

выходил он из дома,

крадучись возвращался.

Гофманиана, любимая им поначалу,

подстерегала его; выхода он не видел.

Он смеялся, образовав от poupee глагол «опупеть».

Однажды в вечерний час он подумал, что ведь и ведьма —

                                                                                        кукла,

puppen, игрушка, вот только к ночи

вслух он не скажет — чья; это было кощунство, конечно, —

одно из первых, но не последнее.