Корабль - [54]

, и притом ложь, существующая только в нашей голове. Нечего вспоминать человека, который умер. Нечего вспоминать также и себя самого. Всё, что было в прошлом, уже давно кануло в небытие, как канешь и ты, настоящий. Человек имеет смысл лишь в моменте, и когда этот момент кончается, у нас не остаётся ничего, кроме безумных плодов фантазии».

Я думал об этом и видел, как тьма сгущается вокруг меня. «Она оставила меня здесь страдать, своим уходом она обрекла меня на скорую гибель, – терзал я себя мыслями. – Некоторое время я ещё побуду здесь, упиваясь горем и переживая раз за разом наше прошлое, а затем умру. Эта мысль поражает мой разум, она настолько страшная, что мне кажется, я не в силах до конца её осознать. С тех пор как Виты не стало, я жил как зритель собственной трагедии, которую я не принимаю, но безвольно смотрю на то, как она продолжается. Я ничего не могу сделать, только наблюдать. И ничто не может утешить меня. Но сколько я ещё пробуду здесь? Я уже чувствую, как смерть дышит мне в затылок. Сжимая Виту в объятьях, я не знал страха смерти, но смерть подкралась ко мне исподтишка и вырвала Виту из моих рук, смеясь и жестоко гримасничая мне в лицо. И сейчас остались только мы вдвоём. Здесь, наедине с самим собой, я ощущаю смерть уже совсем рядом. Она окружает меня со всех сторон, и я чувствую, как медленно исчезаю».

Страх подбирался всё ближе, отнимая у меня метр за метром, и чтобы как-то заглушить его протяжный вой неподалёку от меня, я снова ударился в воспоминания о Вите. «Эта палуба ещё должна помнить её шаги… – подумалось мне, и я тут же представил, как Вита идёт ко мне навстречу из темноты, говоря при этом тихим голосом: „Сигниф, Сигниф…“ Моё воображение разыгралось настолько, что я и впрямь заметил, как что-то шевельнулось во тьме неподалёку от меня. Мне казалось, что Вита на самом деле идёт ко мне из темноты, но через пару мгновений моё сердце замерло, когда я разглядел идущего. То была вовсе не Вита, а та мрачная, страшная фигура, столько раз преследовавшая меня в кошмарах. Первой моей мыслью было то, что мне нужно как можно быстрее бежать отсюда, но она ускользнула в тот же миг, когда я попытался сдвинуться с места. Моё тело обессилело и больше не слушалось приказов моего рассудка. Ноги гирей тянули меня вниз, а окаменевшие обездвиженные руки были намертво прибиты к полу палубы. Неизбежность явилась в живом обличии, и меня охватила жуткая паника. Мне стало трудно дышать. Мои вздохи становились всё глубже, а страх подходил всё ближе, сдавливая мне горло, и я не мог надышаться. В ужасе я понял, что умираю, что задыхаюсь! Когда тёмный силуэт подкрался ко мне и встал вплотную, я уже терял сознание в ужасном припадке. Я поднял глаза, его безжизненное тело тянулось куда-то вдаль, ввысь, а его руки и крючковатые синие пальцы висли и болтались около моего лица. Тогда он одну из них положил мне на плечо, жадно сдавив его. Страх отступил. Бушевавшая во мне буря утихла, и я вдруг успокоился. Согнув свои ноги в коленях, он сел подле меня и взглянул мне в глаза. В этот миг я словно опомнился, я осознал, что это бледное мрачное лицо, припадшее так близко к моему, было всего ближе мне в душе. Оно было так близко мне, что в глазах невольно проступили слёзы. Душа его не то что была близка, она вливалась в мою, словно водопад, наполняя её теплотой и грустью. «Те же волосы, те же глаза, те же черты… Кошмар…» – шептало моё сердце. «Ты наконец-то всё понял, не так ли?», похлопывая мокрой рукой по моему плечу, с невиданной мною прежде тоской в голосе. – Я знаю твою боль, я знаю, как она страшна, но верь мне, Сигниф, никакая боль не вечна! Всё будет хорошо. Участь человека незавидна, но конечна – в этом наша мука, и в этом наше спасение». Он постоял некоторое время в тишине и начал говорить с легко различимым сарказмом в голосе и с едва заметной ухмылкой на бледном лице: «Все вечно хотят спать, но никто не хочет спать вечно… Так ты однажды сказал… Правда ли это, Сигниф? Что ты сейчас на это скажешь? Я вижу в этих словах лишь жалкую попытку, заранее обречённую на провал… Попытку ухватиться за жизнь… Но смысл заключается в том, Сигниф, что за жизнь не ухватиться, она убежит от тебя сама, бросив гнить в мучительных мыслях о смерти. Ты пытался ухватить ветер руками. Она сама убьёт тебя, лишь только ей выпадет удачный случай. Поэтому не будь глупцом, Сигниф… Всё это лишь Сон… Всего-навсего Сон… Глупый, комичный, странный, страшный, но всего лишь Сон, от которого тебе никак не очнуться. Сон, утратив который, ты более не обретёшь страх, горе и жизнь… Теряя его, ты не теряешь ничего! Но Сон не оставляет тебя, пока не изгрызёт твою невинную душу и, пережевав, не выплюнет её, израненную, очернённую, обесчещенную, на съедение смерти… Словно паразит, он вгрызается в твой разум и пускает в него свои одурманивающие яды. Насилуя тебя, жизнь сводит с ума! Безумец каждый, кто может искренне радоваться этому миру, этому кровавому пикнику на костях, этому бессердечному убийце, который даёт тебе жизнь, только чтобы её отнять! Неужели ты всё ещё веришь, что не изжечь тебя, не уничтожить? Брось! Этот мир не то что в силах переварить тебя, он уже это сделал! Мы здесь лишь гости. Но разве и мир этот не гость? Не он здесь господин, и ты не его раб! Ты, наверно, спрашиваешь себя сейчас: „Сплю ли я?“ Ах, не знаю, Сигниф, не знаю, можно ли уснуть во Сне? Не спит ли весь этот мир? Понимает ли он сам себя? Не есть ли он Сон? Что есть Сон? Что есть мир? Не есть ли всё происходящее – Сон пред очами мира или мир пред очами Сна? Но если это Сон, то кто же тогда спит? Чей это Сон? Ну уж не твой, Сигниф! О, не глупи, не глупи! Будь выше этого мира, он отверг тебя, он исчерпал себя и тебя! Взгляни на меня, Сигниф! Ты и без того знаешь всё это, и только потому я говорю это, что ты знаешь это. Но всё то время тебе не хватало храбрости взглянуть в глаза своему страху, теперь же смотрю я в твои чёрные глаза, Сигниф, и вижу тьму, поглощающую тебя тьму, но не противься же ей! Прими её! Люди ошиблись, назвав это тьмой! Люди глупцы и самоистязатели! Но не истязай и не обманывай себя ты, Сигниф! Если в жизни и есть нечто хорошее, так это непременно смерть и избавление! Не глупи, не тяни и не думай ни о чём, когда уже решился! Ночью человек с большей готовностью идёт на смерть, нежели при свете дня, при свете солнца… Ах, солнце! Этот хитрец и вор, бесшумно проползающий в наши тёмные жилища и прерывающий наш Сон. Не верь его свету, он обманщик! Сразив тебя своим огненным ликом, он снова заманит тебя в ловушку сутолоки дней. Не слушай его пламенных речей, не глупи, не поддавайся призрачному зову пустоты! Он клеветник на смерть и на вечный беспечный Сон без сновидений! Для этих речей надобно было ещё созреть. И ты созрел для них, Сигниф. Зерно сомнения, неожиданно вспыхнувшие в тебе однажды мысли упали когда-то в твой колодец и долго росли там, подпитываемые горем, страданиями и лишениями. Сейчас они наконец вырвались к свету, став могучим деревом. Деревом, которое более не в силах мириться со своей участью. Оно сбрасывает с себя оковы, сбрасываешь их и ты, Сигниф! Отказаться от испепеляющего света, придушить буйного зверя, столь долго и хладнокровно рвавшего твою плоть! Самоубийство – это самый храбрый поступок, на какой только способен человек! В нём он превосходит себя, побеждает себя, превозмогает самого себя, Сигниф!» «Но разве нет другого выхода?» – невольно вырвалось у меня в отчаянии. Он спокойно взглянул на меня и с жалостью в голосе сказал: «Выход есть всегда, Сигниф, и он только один…»