Корабельная слободка - [127]

«Хорощо, — думал Мишук, — что успели отчалить. А то и верно хватил бы доской по макушке, так что доска бы треснула, а на голове бы здоровенная шишка с картофелину…»

Но радоваться Мишуку довелось недолго.

«Плюм!» — услышал он где-то в стороне. «Плюм!» — раздалось позади. «Плюм!» — поднялась за кормой вода фонтаном и окатила Жору с головы до ног.

Ядра и бомбы стали падать в бухту, и волна разыгралась такая, что чуть ялик не опрокинула. Жора сразу осунулся и сидел серый, как его парусиновая безрукавка. Мишук уже и сам не рад был своей затее, но было поздно. Да и до Павловского мыска осталось рукой подать. Мишук ударил веслами раз и другой, и ялик врезался в низкий берег между двумя камнями. В тени, падавшей на воду от большого камня, ребята укрыли ялик и выскочили на берег.

Пальба становилась все злее. Видно было, как снаряды ложатся в Корабельной слободке и один из них на глазах у Мишука и Жоры сшиб с колокольни крест.

На Павловский мысок несли раненых. В окне госпиталя показалась Даша Александрова и исчезла. Через минуту она снова была у раскрытого окошка вместе с лекарем Успенским. Успенский высунулся из окошка и что-то кричал ребятам, но за пальбой ничего нельзя было разобрать. Тогда Успенский стал грозить ребятам пальцем. Руки у лекаря были в крови, и палец тоже был весь красный… Ребята бросились бежать, но знакомой дороги через Корабельную слободку не находили — всюду камни и мусор, бурьян и крапива. Только колокольня со сшибленным крестом еще высилась над тополями и хатенка Кудряшовой белела вдали да у дедушки Перепетуя окна были закрыты голубыми ставнями.

Но заходить к дедушке либо к Кудряшовой у ребят не было охоты. Они знали, что дедушка рассердится, увидев их здесь одних, когда такая пальба. А Кудряшова, чего доброго, бросится заявлять в полицию. Там, в полиции, пристав Дворецкий только и знает ребят сечь. Ни за что ни про что может отодрать; а уж за ялик, угнанный без спросу, так отстегает, что потом два дня на лавку не сядешь. И ребята, не останавливаясь, побежали дальше.

Вскоре их обогнал на белой лошади начальник обороны Корабельной стороны генерал Хрулев. Батальон пехоты пронесся беглым шагом к Малахову кургану. Похоже было, что там, у Малахова, идет большой бой.

— Беда! — кричал, пробегая, заморенный солдатик, отставший от батальона.

Завидя ребят, высунувшихся из-за кучи мусора, он снова крикнул:

— Беда, хлопчики! На Камчатском люнете Нахимова убили…

Камчатский люнет был еще зимой построен Нахимовым на пригорочке перед Малаховым курганом. Это было земляное укрепление, открытое только с одной стороны — с задней стороны, обращенной к кургану. Чтобы взять Севастополь, надо было овладеть Малаховым курганом. Но стать хозяином кургана можно было, только сокрушив сначала Камчатский люнет.

В то время, когда Жора и Мишук причаливали к большим камням на Павловском мысу, Нахимов на своей серенькой лошадке скакал во весь опор через Корабельную слободку. Резвый конек брал с маху всевозможные препятствия, которые внезапно вырастали у него на пути, так что адъютанту Павла Степановича Колтовскому пришлось подстегнуть своего вороного, чтобы не очень глядел по сторонам. Вдруг вверх взвилась, точно змея, ужалившая собственный хвост, серебристо-белая ракета. И за нею еще две ракеты обе сразу рванулись в вышину. Нахимов ударил свою лошадку каблуками сапог, и та, вытянув голову, наддала еще шибче, так что ветер засвистел у Павла Степановича в ушах.

— Шту-урмм! — выл ветер, подхватывая и разнося пыль, взрываемую конскими копытами. — У-у-у…

— Штурм, — словно соглашаясь с ветром, шептал беззвучно Павел Степанович. — А на люнете всего триста пятьдесят человек!..

Он оставил лошадь внизу и стал пешком подниматься на люнет. И совсем неожиданно для защитников люнета среди них появилась знакомая фигура Нахимова, его черный сюртук с золотыми эполетами, полусабля на кожаной портупее через плечо… Офицеры и солдаты, даже несколько человек арестантов, работавших на люнете, — все сразу окружили его, они стали как бы жаться к нему, словно ища в нем опоры. Их было действительно мало, чертовски мало, а тут еще этот штурм, которого и впрямь можно ждать с минуты на минуту. Об этом говорит и перебежчик, немец из Эльзаса, одетый во французскую форму. От него пахло ромом…

— Vive l'empereur? — повторял он и, морщась, вертел головой: — Non, je m’en fiche de l’empereur[77]. Тьфу!

Нахимов подошел к нему. Перебежчик, увидя русского начальника в адмиральских эполетах, несколько подобрался, вытянулся…

— Количественно какими силами предполагается штурм в этом месте? — спросил его по-французски Нахимов.

— Две дивизии, ваше превосходительство, — ответил перебежчик. — Две дивизии храбрых солдат императора французов. — И, одолеваемый хмелем, тут же добавил: —Je m’en fiche de l'empereur. Тьфу!

— Какие полки?

— Линейные полки, ваше превосходительство. И зуавы, алжирские стрелки, два батальона гвардии императора…

Перебежчик потер лоб, припоминая, кто же еще. Но ром все больше разбирал его, и он едва держался на ногах. Ничего не припомнив, он закончил:

— Je m'en fiche… Тьфу!

«Петрушка, паясничает, — подумал Нахимов и зашагал к вышке, раздвигая по дороге подзорную трубу. — А цифра все же похожа на правду. У них две дивизии, а у меня на люнете сколько? Триста пятьдесят всех, вместе с матросами и даже арестантами. Гм… да… К примеру, выходит на одного русского добрых три десятка храбрых солдат императора французов? Многовато-с!.. Впрочем, перебежчик хоть пьян, да еще и в том прав: император — тьфу! Какой император? — мелькнула в голове у Павла Степановича озорная мысль. — Их два: император французов и император всероссийский. Тьфу — вообще-с, — решил Павел Степанович и улыбнулся в усы. — «Царь наш — немец прусский, мундир носит узкий», да-с, — вспомнил Павел Степанович из стихотворения декабриста Рылеева, повешенного императором всероссийским. — За всем тем, — продолжал про себя Павел Степанович, — теперь на Руси новый император, а старый в бозе почил. В сундук его скорей, да на десять запоров, да стопудовый камень ему на могилу — гранит, малахит, каррарский мрамор!.. «Чтоб встать он из гроба не мог»… Да… уж очень палят-с, очень…»