Корабельная слободка - [125]

— Ишь ты! Смекалистый мальчонка. Не про тебя ль, сынок, сказано: сам смекай, где берег, где край; была б догадка, будет и меду кадка.

Но во вторую большую бомбардировку, 28 марта 1855 года, Тимофею Пищенке ядром размозжило голову. Тимофей упал на свою пушку и, обхватив ее по стволу, накрепко стиснул в последнем объятии. Насилу разжали Тимофею руки. Обрядили тогда Тимофея в чистую рубаху и парусиновые штаны и повязали ему шею новой косынкой. И похоронили на Северной стороне, на Братском кладбище, в братской могиле.

На другой день пришел на бастион старый солдат из рабочей роты, бросил наземь свою лопату и сел подле Николки. Николка похудел и почернел с горя, но глаза у него были злые.

— Уж я вот… уж я им… — задыхался он, посылая французу из своей мортирки ядро за ядром.

— Птичьего молока хоть и в сказке найдешь, — сказал солдат, — а другого отца и в сказке не сыщешь. Эх! Сирота — что камень при распутье. Хорошо бы жить у отца, да нет его у молодца.

Солдат сунул руку в карман шинели и вытащил оттуда медовый пряник.

— Мертвого схоронить, да живому, сынок, надо жить. А жизнь изжить — не лапоть сплесть.

Он положил Николке на лафет мортирки пряник, прихватил лопату и пошел к траншее. Николка сурово покосился ему вслед, но ничего не сказал.

Пустеть стала Корабельная слободка после второй бомбардировки. Много хатенок смело ядрами, другие сгорели от зажигательных снарядов… Жители переселялись на Северную сторону, и там, в шалашах, уже жили Белянкины и Спилиоти. Мишук и Жора страшно завидовали Николке и его георгиевской медали. Но Елисей Белянкин и Кирилл Спилиоти зорко следили за своими мальчишками. Училище, куда раньше ходил Мишук, было на все время осады закрыто, и Мишук слонялся с Жорой по базару на Северной стороне, где изредка появлялся, щеголяя своей медалью, Николка. Но прошел целый месяц, как Николка не бывал на Северной; почти весь май прождали его Мишук и Жора… А между тем уже четыре державы воевали против одной России. Чтобы угодить французскому императору, в войну вступила маленькая Сардиния; пятнадцать тысяч итальянцев под начальством генерала Ламарморы высадились в Крыму. И 25 мая началась третья большая бомбардировка Севастополя.

На Северной стороне было безопасно, хотя, случалось, и сюда залетала шальная ракета. Егор Ту-пу-ту устроился здесь возле харчевых балаганов. Все так же за медную копейку показывал он всем желающим уже не Синопский бой, а новую программу, которая называлась «особая категория».

— Станичник! — кричал дядя Егор, заметив подвыпившего донца в смушковой шапке, сбитой на ухо. — Кузьма Гаврилыч, становись в затылок; а коли мало сроку, подбирайся сбоку.

Егор вертел ручку ящика, и в зрителях у него попрежнему недостатка не было. Его хрипловатый голос и тут разносился во все концы, как год назад в Корабельной слободке.

— Погляди-ко особую категорию, любопытную историю, королеву Викторию, приехала в Евпаторию, пьет кофей без цикорию.

Казак тыкался носом в ящик и видел сквозь увеличительное стекло какую-то бабу, которая сидела на столе на полосатом матраце, а перед нею стояли на коленях турки с подносами в руках. Подносы были уставлены большущими чашками, из которых клубами валил пар.

Дядя Егор давал казаку вволю наглядеться на королеву Викторию, а сам тем временем раскуривал трубку.

— Слыхал, Иван Потапов? — сказал он мяснику Потапову, высекавшему для него кремнем огонь. — Миколка-то Пищенков каков объявился! Медаль у него, а теперь — Георгия мальчишке. По всей форме, сам Павел Степанович крест ему… да, перед всем фронтом. «Трудись, — говорит, — и впредь, Миколай Пищенков, за Россию-матерь». Вот те, Иван Потапов, и слободские, Корабельная то-есть… «Миколай, — говорит, — Пищенков», а?

Мишук с Жорой обомлели, услышав это. Потом оба принялись теребить дядю Егора. Но Егор уже снова взялся за ручку ящика, а Потапов как цыкнет да как замахнется кулачищем!.. Ребята бросились бежать и остановились, только когда добежали до бухты. Здесь они повалились на какой-то ялик, вытащенный на берег и опрокинутый вверх дном.

— Николка-то… — сказал Мишук, еле переводя дух. — Павел Степанович Георгия ему…

— Крест… — ответил Жора, тоже еще не отдышавшись. — Николка… Важно!..

Второй день гремела над Севастополем усиленная канонада. Словно тысяча буйволов ревела вместе, на один голос, и рыла копытами землю, взметая над нею камни и пыль. Но Мишук и Жора давно привыкли к этому реву, и на Северной стороне он совсем не страшил их.

— Бежим к Николке на пятый, — предложил Мишук. — Посмотрим, какой крест.

Жора взглянул вверх, где в синем небе плавали дымки разрывов.

— Может, Николке дали игрушашный, — сказал он вздохнув.

Мишук презрительно оглядел Жору с головы до ног:

— «Игрушечный»… Скажешь!.. Это Павел Степанович даст игрушечный! За Россию-матерь…

Жоре и самому хотелось побывать у Николки на пятом бастионе, но и боязно было пускаться через бухту, потом — под выстрелами через весь город.

— А может, это набрехали дяде Егору про крест? — робко спросил Жора. — Может…

— Говори! — оборвал его Мишук. — Набрехали! Про крест набрехали!

— Наверно, Николка теперь ва-ажный стал, — протянул Жора.