Контрреволюция - [96]

Все эти организации не поднимали открыто монархического флага, хотя среди их членов было, конечно, немало приверженцев монархии.

Монархисты во Франции не создали постоянной организации, хотя периодически собирались на съезды. Создать организацию было трудно, потому что существовало большое расхождение во взглядах относительно кандидата на престол.

Из семьи Романовых после революции за границей собрались: вдова Александра III, мать последнего царя Мария Федоровна, ее дочь Ольга[299], разведшаяся с мужем, герцогом Ольденбургским[300], и вышедшая замуж за бывшего гвардейского офицера Куликовского[301]. Обе проживали на родине Марии Федоровны[302] – в Дании. Братья «Владимировичи» – Кирилл с женой и сыном, Борис и Андрей поселились во Франции, там же одно время жил их двоюродный брат Дмитрий Павлович[303]. В Англии жили их дяди, братья «Михайловичи» Александр и Михаил. Наконец, под Парижем поселился бывший Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич.

В монархических кругах наибольшими симпатиями и авторитетом пользовался последний, но на основании закона о престолонаследии он имел меньше прав на престол, чем Кирилл Владимирович и Дмитрий Павлович. Кирилл Владимирович не пользовался симпатиями в эмигрантских кругах: ему ставилось в вину его появление в Таврическом дворце во главе гвардейского экипажа 1 марта 1917 года, к тому же с красным бантом на плече. Кирилл Владимирович приходил ко мне в кабинет, когда явился в Государственную думу, но красного банта на плече у него не было. Впрочем, находились и легальные причины для непризнания за «Владимировичами» прав на престол: их мать, бывшая великая княгиня Мария Павловна, не захотела в свое время принимать православия, и, якобы на точном смысле закона о престолонаследии, они утратили вследствие этого все права на престол. Державшиеся этой точки зрения выдвигали кандидатуру великого князя Дмитрия Павловича.

На почве того или иного отношения к кандидату на престол происходили острые столкновения в монархической среде. Дело доходило до дуэлей. Мой товарищ по корпусу Л. А. Казем-Бек[304] стрелялся с другим монархистом в результате спора о том, кому надлежит быть царем.

Великий князь Кирилл Владимирович объявил себя «Императором Всероссийским Кириллом I». Большинство эмиграции отнеслось к этому воцарению крайне скептически. Генерал Половцев дал корреспонденту американской газеты довольно нелестное для новоявленного царя интервью. Нашелся сторонник Кирилла I, который вступился за «царя» и, встретив Половцева в публичном месте, дал ему пощечину. Последовала дуэль, на которой противник Половцева был ранен в ногу.

Братья «царя Кирилла I» жили обывательской жизнью, в стороне от политиканства. Борис приобрел виллу под Парижем, в Сен-Клу, с небольшим садом. Нарядный дом он сдавал в аренду приезжим богатым американцам, которым было лестно проживать в вилле русского великого князя, когда он сам ютился в огромном флигеле рядом. Борис[305] был женат на простой смертной – Рашевской[306]. Я однажды завтракал у него, он охотно говорил о далеком прошлом, о революции, о современном политическом положении в России разговоров избегал.

Андрей Владимирович[307] женился на известной балерине Кшесинской[308], на бывшей любовнице Николая Второго, до его женитьбы, затем любовнице великого князя Сергея Михайловича. «Император Кирилл I» дал жене брата фамилию и титул «графини Красинской».

Другой кандидат на престол, Дмитрий Павлович, женился на популярной в Париже владелице модной мастерской, пустившей в моду какие-то особенные кофты, Шанель[309].

Одно время в европейских столицах появилась молодая женщина, выдававшая себя за дочь Николая Второго, уцелевшую во время расстрела царской семьи в Екатеринбурге, Анастасию. Нашлись лица, близкие к царскому двору, которые признавали в ней великую княжну, говорили даже, будто бы Мария Федоровна признала в ней свою внучку… потом она так же внезапно сгинула, как и появилась.

Обосновавшись во Франции, русские монархисты стали искать связи с французами, сторонниками королевской власти. Адъютант великого князя Дмитрия Павловича затащил меня на их митинг. Собрание оказалось немногочисленным: 3–4 русских да два-три десятка французов. Безрукий бывший офицер расписывал все преимущества монархии и в доказательство приводил свою беседу в Бельгии с кандидатом на королевский престол: кандидат был очень прост, приветлив, жал уцелевшую руку офицера, называл его «мой друг Максим», но просил не торопиться с выступлениями в его пользу…

На русских монархических собраниях и съездах мне бывать не приходилось. Рассказы о них я слышал от писателя Наживина[310], до революции бывшего народником и врагом самодержавия, во время Гражданской войны ставшего монархистом и отколовшегося от монархистов в эмиграции. Рассказы Наживина были полны скептицизма и иронии: судя по его словам, речи, раздававшиеся там, напоминали того же Лантенака из повести Виктора Гюго. Говорилось о том, что 400 лет фактического наличия царской власти в России сделали из нее нечто неотъемлемое от страны, что народ продолжает верить в царя, ждет и, несомненно, сам призовет его, и тогда все пойдет по-старому. Наживин рассказывал о том, что по рукам ходило письмо какого-то помещика к крестьянам ближайшей к его усадьбе деревни: «Грабьте, жгите, рубите все – не трогайте только липовую аллею, которую насадила моя матушка. На этих липах я вас, подлецов, вешать буду, когда вернусь на родину…»