Контрреволюция - [106]

Года через три после этого я вновь получил контрреволюционное предложение, на этот раз предложение непосредственно заняться такой работой. Я был в гостях у члена Латвийского Сейма от русского поселения Латгалии, Сергея Ивановича Трофимова, на хуторе его отца «Эмилово», и там встретил только что приехавшего из Праги видного эсера Маслова.

Мы разговорились, и он, узнав, что я проживаю в Латгалии, километрах в 20–25 от границы Советского Союза, предложил мне заняться переброской агитационных листовок в СССР при помощи детских воздушных шаров, отправляемых с попутным ветром на восток с подвязанными к ним прокламациями. Он предлагал деньги на расходы и приборы и материалы для изготовления шаров и, конечно, эсеровские прокламации… От этого предложения я категорически отказался.

Жизнь в старой усадьбе с вековыми липами и тенистым садом, в обстановке, где кругом слышалась русская речь и многое напоминало и былые условия жизни, и родину вообще, невольно отвлекала меня от Парижа и моей шоферской работы. Я стал заниматься общественной деятельностью, организовал молочное товарищество, делал доклады в «Русском национальном объединении» на культурно-просветительные темы, принимал участие в выборах в Сейм и, решив окончательно обосноваться в Латвии, взял в аренду хутор, в котором проживал и занимался сельским хозяйством.

Однако, как только я стал налаживать дело, владелец хутора продал свою землю, и при этих условиях продолжать хозяйничать я не мог. Как раз в это время Латвийский Сейм постановил открыть конские состязания в Риге, с допущением игры в тотализатор. Организация дела была поручена Армейскому конноспортивному клубу, главари которого поначалу видели в нем лишь непосредственную выгоду в виде содержания, которое должны были получать чины администрации ипподрома. В то же время ни у кого из кандидатов в администраторы не было ни малейшего опыта ни в рысистом, ни в скаковом спорте. Они стали искать сведущего в этом деле человека и обратились ко мне с предложением принять должность «помощника технического руководителя».

Должность я эту принял. Мой начальник, сам технический руководитель, никакого представления о деле не имел, но был человек неглупый, с большим характером, увидел, что я действительно хорошо знаю и лошадь, и все виды конского спорта, а потому предоставил мне полную свободу действия.

В молодости я с большим увлечением отдавался конскому спорту. В 1899 году я даже занял первое место по количеству первых призов, выигранных ездоками-охотниками, т. е. по преимуществу офицерами кавалерии. Когда я стал старше, развил наш конный завод в имении, когда мне пришлось коснуться коневодческих вопросов в Государственной думе, я стал смотреть на конские испытания не только как на развлечение, а как на большое государственное дело, которое, при разумной постановке, должно ярко сказаться на развитии коневодства в стране. С этой точки зрения я и подошел к организации рысистых испытаний в Риге.

Я полагал, что если в царской России разведение племенной лошади находилось в руках крупных помещиков, и их рысаки участвовали в состязаниях, то в Латвии, стране мелкого сельского хозяйства, на ипподроме должны выступать продукты этого хозяйства. Я знал, что в Латгалии на руках у крестьян имеется много лошадей с большой долей рысистой крови, что крестьяне любят резвую лошадь, на моих глазах каждую зиму на озерах в Резекне и Лудзе местным сельскохозяйственным обществом устраивались бега, привлекавшие все окрестное население.

На этом основании я предложил администрации ипподрома составить программу бегов в целях поощрения латгальской рысистой полукровки. В условиях буржуазной Латвии рыночные цены на лошадь были обычно ниже, нежели стоимость ее производства, а потому хозяева, выращивавшие лошадей, старались сэкономить возможно больше на корме молодняка, а это, естественно, отзывалось на физическом развитии лошадей.

Я доказывал администрации, что Рижские бега, при поощрении местной лошади, вызовут спрос на резвую лошадь. Спрос, с одной стороны, повысит цены на лошадей, а с другой – толкнет хозяев на производство резвой лошади и на улучшенное ее кормление, что скажется на экстерьере и вообще на качестве конского молодняка.

Моя точка зрения вызвала горячий протест со стороны некоторых представителей рижской буржуазии, которые усмотрели в рысистых состязаниях новый источник личных доходов. Член правления ипподрома, ветеринарный врач Руссау с полным презрением говорил о местных полукровках, называя их «латгальскими лягушками», и доказывал необходимость построить программу на поощрении выводного германского рысака. По его мнению, выводные жеребцы и кобылы послужат основой для дальнейшего развития коневодства в стране.

Я возражал, что на привод иностранных рысаков в значительном количестве, которое могло бы сказаться на латвийском коневодстве, рассчитывать трудно, да вряд ли оно и желательно, так как вызовет отлив валюты, не оправдываемый насущными потребностями, и обратит Рижские бега не в средство развития производства местной лошади, а приведет к поощрению иностранной лошади. С другой стороны, на деле приведенные кобылы нескоро будут использоваться в качестве маток, а, несомненно, из году в год будут продолжать бегать по ипподромной дорожке, зарабатывая приз для своих владельцев. Таким образом, дорогостоящий привод иностранного материала долго ничем не скажется на производстве рысака в Латвии.