Контракт на убийство - [17]

— Успокойся! Успокойся! — говорит Г, поглаживая бок с жесткой шерстью.

Приподняв голову, Ромул изучает незнакомый силуэт, чей запах ему привычнее, чем образ. Пoтoм тыкается мордой в протянутую руку и медленно закрывает глаза.

— Спи, мой славный, спи крепко! — шепчет, поднимаясь, Г. Теперь они друзья.

Инстинктивно Г чувствует, что его приняли. Настоящего опыта общения с животными у него нет, но недаром же он провел с ними бок о бок все свое детство, и если бы решился продолжить свою мысль, то сказал бы, что львы, гепарды, пантеры, три жирафа и верблюд были для него окопными товарищами, уцелевшими после войны — и какой войны, — пощадившей их всех. Тогда как Ромул — несмышленый новобранец, избалованный дома лаской и лакомствами и внезапно очутившийся в том жестоком мире, где в тебя безжалостно стреляют. Надо заставить его понять, что жизнь — опасная штука и что единственная возможность выпутаться — это повиноваться тому, кто знает как. Хотя он, похоже, сделал свой выбор.

— От тебя несет пивом, старина, — говорит Г. — Не хватает только блох, чтобы превратить наш дом в ночлежку. Покажи-ка лапу.

Повязка держится крепко. Г начинает разматывать ее. Во сне пес слабеньким голоском, на высокой, умоляющей ноте выражает протест.

— Ну будет, — ворчит Г, — что за нежности. Держись! Придется оторвать несколько волосков.

Он снимает компресс. Из раны сочится кровь. Лапа приходит в движение. Могучее туловище пытается приподняться. Г ощупывает мускулы вокруг раны. Опухоль не внушает опасения.

— Две недели отдыха! — ставит диагноз Г. — И никаких повязок. Так быстрее заживет. Вот черт, возможно, ты будешь немного прихрамывать. Знаешь, я так зол на себя. Не сумел вовремя удержаться.

Присев на корточки, он продолжает в своей излюбленной позе:

— Всему виной моя левая рука! Нельзя больше полагаться на нее.

Г чувствует, что должен говорить тихонько, чтобы звук голоса убаюкивал, успокаивал травмированного пса. Голос обволакивает человека и зверя, создавая теплую атмосферу норы, логова. Г достает из кармана трубку, кисет, зажигалку и закуривает, не переставая нашептывать:

— У тебя клыки. А у меня была эта рука. Погляди-ка на нее. Я знаю, что устал, но нечего тешить себя сказками. На нее напала дрожь. Я даже зайца не сумел бы подстрелить, если бы вздумал охотиться. Как это случилось? Хороший вопрос! Мне думается… как бы это сказать? Есть вещи, в которые я верил, а потом перестал верить. Тебе непонятно? Успокойся, мне тоже… Но представь себе, что ты вдруг разлюбил мясо… Так вот, со мной произошло то же самое. — Он смеется. — Появляешься ты и как бы заменяешь мне мясо… Кстати, по поводу мяса, прошу прощения. Забыл предупредить Жюльена, что мы тут.

Он умолкает, глядя на Ромула, а у того веки и углы рта чуть заметно подрагивают во сне. Г тихонько встает и идет в комнату, расположенную по другую сторону прихожей. Она могла бы служить кабинетом. На самом же деле тут свалено все, это его любимый уголок, где он что-то мастерит, налаживает удочки, строгает и заколачивает. И чтобы не бегать понапрасну, он установил там телефон, поместив его в маленькой нише рядом с верстаком. Г снимает трубку.

— Алло, Жюльен… Да, я приехал сегодня утром. Нет, не один. Привез с собой пса одного приятеля. Потом расскажу. А пока не мог бы ты прислать своего помощника. Мне нужно мясо для жаркого, отбивные, кусок голяжки и несколько костей… Но имей в виду: мой постоялец — огромная овчарка. Легкой закуской тут не обойдешься. Скоро загляну в деревню. Что?.. Да, конечно, какое-то время побуду. И спасибо тебе.

После мясника он звонит Фернану. Это лавочник. Здесь все зовут друг друга только по имени. Г перечисляет то, что ему требуется.

— Да ты, я вижу, собираешься выдержать осаду! — шутит Фернан.

Слово это неприятно отзывается в сознании Г.

— Ну что ты! — торопится возразить он. — Просто хочу провести здесь лето.

— Я пришлю тебе все это сегодня же, как только будет машина.

— Что нового?

— Ничего. Хотя как же! Старый кюре умер в своей исповедальне. Думали, он спит. А оказалось, нет. Тебе-то это все равно. Но если хочешь быть в курсе, то знай, что его сменил другой, маленький такой и молоденький; не удивляйся, если увидишь его на мопеде.

— Хорошо, хорошо! — соглашается Г. — До скорого.

Итак, мало-помалу он восстанавливает связи. Убеждает себя, что останется здесь надолго, опасаясь спугнуть непривычное ощущение покоя, которое так похоже на то, что Г не решается назвать счастьем. На цыпочках он возвращается в кухню. Однако, несмотря на все предосторожности, Ромул уже не спит. Следит за дверью, усевшись боком на ляжку, которая, судя по всему, не причиняет ему особой боли; опираясь на передние лапы, опустив голову и вопросительно подняв уши, пес смотрит подозрительно и, поспешно спрятав язык, неуверенно тявкает в знак приветствия, все еще, видимо, сомневаясь.

— Ну что ты, — ласково говорит Г, — это же я!

Хвост завилял, но по опасливо принюхивающейся мордочке чувствуется, что полного доверия нет. Г подходит решительно, не таясь. Протягивает руку. И тотчас пес, невзирая на рану, затрепетал от радости. Подползает, волоча кровоточащую лапу, и начинает лизать все подряд: руку, потом другую, подставленное ему лицо и вдруг, забыв о своей боли, пытается встать перед наконец-то обретенным хозяином.