Конституционные идеи Андрея Сахарова - [16]

И нам с серьезными лицами толкуют о «несовместимости социализма с эксплуатацией человека человеком»… То есть тотальным хозяином-эксплуататором может быть только государство? И о каком же равенстве «частника», «частной собственности» с другими формами собственности, о каком «соревновании» на рынке может идти речь, если будущий фермер, хозяин булочной или мясной лавки, сапожной мастерской или химчистки, а то и воображаемого для начала завода, скажем, по изготовлению цемента, керамики или транзисторов — не сможет нанять работников?

Проект Сахарова отметает это идеологическое лицемерие. Государство регулирует рынок товаров, услуг, капиталов и рабочей силы, следит за соблюдением на нем честных правил конкуренции. И точка!

Очевидно, возобладают те формы, которые в условиях честной, регулируемой правом конкуренции окажутся более производительными, эффективными, конкурентоспособными. Людям нужны не идеологические «измы», не капитализм и не социализм, а обилие товаров по доступным ценам, достаток для трудящихся, современный высокий уровень жизни, самореализация каждого индивида в процессе труда, чувство социальной защищенности и достоинства, благотворительность для старых, больных, слабых. Независимо от того, какой «изм» будет придуман, чтобы обозначить то, что могло бы привести наше общество к успеху на пороге третьего тысячелетия.

Общество пусть побеспокоится не о социально-экономическом равенстве (оно невозможно, как и равенство природных способностей), но о равенстве, повторяю, индивидуальных стартовых возможностей (политических, образовательных и т. п.). Частная собственность — любая, но желательно главным образом современного акционерного, кооперативного, вообще смешанного коллективно-частного типа. Наемный труд, став свободным, исключит «эксплуатацию человека человеком», как и эксплуатацию человека государством… Каждого защитят демократические законы, независимые профсоюзы, ассоциированные сограждане, гарантированные условия труда и оплаты, система социального обеспечения.

Что же еще сказать о законотворческой робинзонаде Сахарова?

Опять Андрею Дмитриевичу пришлось совершить одинокий поступок. И опять этот поступок был обдуман, продиктован и ярко помечен столь характерной личной его чертой. Какой же?

Простите, деловитостью.

Со всех сторон в траурные дни только и слышалось — о, конечно, от полноты душевной, часто и покаянно, искренне! — о сахаровском «подвижничестве», «совестливости», «нравственной чистоте», мученичестве, нередко и с приглушенными религиозными обертонами. Что ж, все это заслуженные слова, хотя Сахаров был неверующим, совершенно, что называется, мирским человеком. Нынешнее массовое (отчасти и полуофициальное, умильное газетно-телевизионное) идейное поветрие таково, что я не без робости все-таки должен напомнить: за последние несколько веков в Европе, а с XIX века и в России было сколько угодно неверующих людей высочайшей нравственной и культурной пробы…

Первые слова Елены Георгиевны с телевизионного экрана накануне похорон: о том, что «Сахаров был счастливым человеком». И снова, настойчиво: «он был счастливым». Кроме того, женщина, которой А. Д. был обязан большой долей этого счастья, заявила: «Я не хотела бы, чтобы из Андрея делали святого». Осмелюсь добавить, что односторонние повторы насчет бесспорной чисто нравственной цельности и силы лишают возможности оценить феномен Сахарова в его действительной оригинальности, сложности и… исторической эффективности. Не был он ни «святым», ни чудаком, ни юродивым, ни «большим беззащитным ребенком» и т. п. Но — умным, трезвым, жестким нонконформистским деятелем.

У меня были случаи встречаться с Андреем Дмитриевичем в 1969—1979 и тесно сотрудничать с ним в 1988—1989 годах. Здесь не место вспоминать впечатления бытового и психологического порядка. Скажу лишь, что в общественном плане Сахаров был рационалистом и интеллектуалом «западного» толка. Не такой уж, пожалуй, редкий в послепетровской, особенно в последекабристской, тем паче в пореформенной Руси, но все же и отнюдь не слишком расхожий человеческий тип. У нас эти свойства ума и воли чаще привычно относили к чужакам, к какому-нибудь немцу Штольцу. Как будто Россия не дала густой поросли европейски просвещенных предпринимателей или великих ученых. Сахаров был русским европейцем, и хотя его внешний облик, манера поведения, застенчивые, угловатые и притом независимые ухватки могли навести случайного и начитавшегося Достоевского наблюдателя на поверхностные ассоциации с князем Мышкиным или Алешей Карамазовым, но Сахаров был человеком сдержанным, прежде всего ясно и независимо думающим, полагающимся на факты и логику, взвешивающим возможные результаты… он был деятелем.

В 70-е годы А. Д. повторял, что «он не политик», хотя это не помешало ему написать несколько очень четких и пророчески умных текстов политико-социального содержания. Говорят, у него не было политического опыта, но… Он участвовал в совещаниях атомников, где председательствовал Берия, он знал Хрущева, он наблюдал множество государственных деятелей разного ранга, кагэбэшников, диссидентов, журналистов, дипломатов; а потом и М. С. Горбачева, А. Н. Яковлева, множество других сановников, народных депутатов, «неформалов», рабочих, премьер-министров и президентов… В последние полтора года перед кончиной необыкновенно развилась его способность вглядываться в людей и обстоятельства и принимать на основе этих наблюдений важные практические решения.