Конные и пешие - [20]

— Ты с ума сошел! — сказала она. — Ведь у меня мама и сын.

— Извини, у нас уже восемь. Я очень хочу тебя видеть.

— Почему ты мне раньше так не звонил?

— Не умел.

— Тогда прилетай.

— Но я прикован к стану, как раб к галере.

— Хорошо. Я буду ждать.

Потом он звонил ей снова и снова, каждый раз спрашивал: «Ждешь?», она смеялась в ответ. Этот толстопузый директор так и не понял, почему Алексей вкалывал иногда по шестнадцать часов, чтобы на две недели раньше пустить стан. Директор полагал: ребята решили хорошо заработать. Да плевать ему было на эти заработки, его ждали в Москве… ждали…

Он не шевельнулся, когда стюардесса принесла воду, услышал ее голос: «Пить будете?», но не ответил.

В Москве было солнечно; самолет пошел на посадку, и разорвались белые облака, открыв лесные массивы, зазолотились березы, и красными пожарами горели осины.

В аэропорту, пока ждал чемодан, подмывало позвонить Ане, но Алексей сдержал себя: лучше позднее, вечером, когда она будет дома, не стоит ее тревожить на работе. Подходя к такси, увидел свое отражение в стеклянной стене: высокий человек в синей нейлоновой куртке, глупо улыбающийся. «Чему?» — спросил он себя.

Он ехал в такси и жадно вглядывался в улицы, в прохожих, ему все было интересно: и как изменился тот или иной квартал за его отсутствие, — а перемены бывали так быстры, что порой и не узнаешь привычного места, — и как изменились прохожие, а они почему-то всегда менялись, особенно женщины, так казалось Алексею, когда он возвращался домой. Понимал — это обманчиво, просто, чем дальше его отбрасывало от Москвы, тем больше сужался и круг людей, кого он видел и наблюдал повседневно; множество лиц мелькало перед ним в Москве: на улицах, в метро, в магазинах, на работе. В командировке же чаще всего он находился на заводе и по вечерам в гостинице, там некогда было наблюдать за людьми; там, куда он приезжал, от него ждали быстрых результатов, время было спрессовано до предела, где уж тут разглядеть лицо…

Его восприятие окружающего никогда не ограничивалось малым пространством жилья, однообразностью маршрута от дома до школы или позднее до института. С тех пор, как он помнил себя, знал: границы человеческого обитания бесконечны, это внушила ему мать. Она иногда надолго оставляла его на попечение своей подруги Сони Шварц, а в замужестве — Волотковой, в семье которой росло трое мальчишек; и когда возвращалась из командировок, маленький Алексей с восторгом слушал ее рассказы о дальних странствиях. Позднее она стала брать его с собой, и он жил в палатке то под ослепительно синим небом неподалеку от белых вершин Саянских гор, то посреди ковыльных просторов степи, то у таежной речки; он научился хорошо рыбачить, быстро разводить костер, находил товарищей в поселках, расположенных поблизости от стоянки геологов, а иногда и в партии бывали дети, такие, как он. После возвращения в город к обыденной жизни Алексей в размышлениях своих и воспоминаниях населял увиденные летом места людьми, жившими с ним рядом в Москве, и понимал: далеко не все они способны к такой жизни: это взращивало в нем некую высокомерность: мол, я видел и умею то, чего не видели и не умеете вы.

Первым человеком, который всерьез подверг сомнению его ощущение своей исключительности, был отец, о котором он еще совсем маленьким не раз спрашивал у матери: где он и когда объявится? И вот отец появился. Как-то мать отвезла Алексея в город неподалеку от Москвы, они шесть часов ехали на поезде. От той встречи мало что сохранилось в памяти, кроме воспоминания о больших теплых отцовских руках, усах, коловших щеку, и его собственной настырности: ты почему с нами не живешь, все живут, а ты нет? Его привозили к отцу еще два раза, потом отец сам стал появляться у них, жил иногда по нескольку дней, а то и неделю.

Но настоящая встреча с отцом произошла у Алексея, когда он уже учился в девятом классе. До пятого класса мать уходила от разговоров об отце, постепенно он начал ощущать — от него скрывают нечто важное, он сам придумывал причины разрыва отца и матери, сомневался в них, терзался незнанием, потом это проходило. Его не смущало, что у него с отцом разные фамилии, он знал — многие женщины, вступая в брак, сохраняют свою фамилию, а потом передают ее детям, да и, кроме того, фамилия его матери как ученицы академика Ферсмана сделалась известной среди геологов и геохимиков. Когда она начала читать лекции в институте, то услышал: курс профессора Скворцовой вызывает особый интерес студентов.

Алексей узнал правду о родителях, когда учился в девятом классе, узнал от Яши Волоткова, старшего сына маминой подруги. В ту пору Яша еще не носил бороды, был силен, вызвался тренировать в дворовом клубе мальчиков, потому что был боксером-перворазрядником, выходил на настоящий ринг. Однажды в раздевалке Яша ляпнул:

— Да она тебе не мать вовсе, а сестра твоей матери!

— Вы что, с ума сошли? — взвился Алексей.

Яша смотрел на него спокойно, он вообще говорил мало, а сейчас озадаченно почесал тяжелый подбородок, протянул:

— М-м-да-а-а…

— Что это значит? Вы можете объяснить?

Яша обтер полотенцем мускулистые плечи, поднял с пола связку боксерских перчаток, сказал: