Конго глазами художника - [6]

Как он выйдет из положения со своим поносом?

В лунные ночи я часто совершал долгие прогулки на равнине и и кварталах «черной» части города. Воздух вибрировал от барабанной дроби. В тусклом свете смутно, зато тем внушительнее проступали деревья, кусты, дома, разные предметы: бархатные тени и то сливающиеся, то опять расходящиеся неясные силуэты. У меня не было чувства, что я иду. Ноги двигались машинально, я как будто плыл через теплый мрак. В «белой» части города — полное безлюдье. Только собака лает привычно и однотонно, и лай ее звучит, как нескончаемое причитание…

Темень такая, что ничего не различить, но все равно я остро воспринимаю незримую массу манговых деревьев. Риск наступить на какую-нибудь змею заставляет меня быть настороже и трезво мыслить.

У переезда, сгорбившись, сидел около прогоревшего костра дежурный. Тихо тлели головешки. На земле, закутанный в одеяло, лежал второй. Они негромко переговаривались. На равнине — строй деревьев, словно могучие окаменевшие привидения. Неизменные манго. Белесая лунная дорожка пропадала в непроницаемом мраке «черных» кварталов.

Крыши лачуг, открытые дворики, пятна лунного света. Молчаливые люди вокруг костра, лишь иногда кто-нибудь обронит слово-другое. Встали, потягиваются, зевают. Один за другим уходят в дом. Собаки спят на золе, поближе к углям. Скулят во сне. Кто-то проходит мимо, но я не вижу его (или ее), вижу только рваный полет светлячков. Иду по дороге, обсаженной эвкалиптами, мимо безмолвных домов, безжизненных домов. Что-то холодное и влажное касается моей ноги. Вздрагиваю… Фу ты, это всего-навсего бродячий пес вздумал меня обнюхать.

У входа в лавку сидит старик торговец в светлом кафтане. Через открытую дверь видны бутылки и рулоны материи на полках, желтое сияние свечей и трепещущие тени. За прилавком, положив голову на руки, спит девушка. Улицу пересекают темные силуэты, у одного в руке качается керосиновый фонарь. Длинный подол туго облегает ноги, кожа отливает красным.

Базарную площадь окружают бары. Несколько динамиков горланят одновременно, будто распахнутые настежь звуковые шлюзы. Португальские фадо, ча-ча-ча, песни на лингала — помеси французского с конголезскими диалектами[3]. Пустующие ночью рыночные прилавки и ящики сдвинуты в кучи. Кругом порхают девушки в коротких юбочках.

— Бон нюи, мосье. Прогуляемся?

В усталой профессиональной улыбке проститутки нет ни горечи, ни презрения. Наверно, она содержит большую семью в какой-нибудь далекой деревушке. Через год-два отправится домой со своими сбережениями и выгодно выйдет замуж.

Из выхода на танцевальную площадку, забор которой облеплен любопытными, льется поток зеленого света. На столах лужицы пива, кто-то с лязгом тащит железный стул по цементному полу. Крышей служит небо, луна будто белый плафон. Танцующие пары с бесстрастными лицами лениво волочат ноги на европейский лад. Напудренные щеки девушки словно пятна муки на черной коже, на губах синяя помада. Она тонет в объятиях своего партнера, сутулого дылды с замутненными вином глазами; на нем желтые брюки и матерчатые башмаки на резине. Звучат саксофоны и гитары. Черные лица музыкантов под широкими полями сомбреро суровы и непроницаемы.

По мере того как я углубляюсь в «черные» кварталы, музыка баров затихает, словно вывели громкость, и когда меня вдруг обступает ритм плясовых барабанов батеке[4], мне кажется, что я слышал его все время, что он был только заглушен, а теперь вырвался на простор. Барабанная дробь звучит в одно и то же время пылко и глухо, сдержанно и лихо. Властная и уверенная, она подчиняет себе свет и тени. Танцующих словно трясут на сите. Батеке танцуют в лунной ночи…

В новогоднюю ночь в спальне царила несносная жара. Я оделся и вышел. В небе висел круглый шар луны. Желто-серый двор расплывался по краям, слабый ночной ветерок шелестел блестящими листьями масличных пальм. Воздух был насыщен модными мелодиями из баров, как будто лунный свет обладал особыми звукопроводящими свойствами.

Я сел в машину и скатился вниз, в долину. Белой размытой лентой тянулась дорога, звенели цикады, в слоновой траве мелькали светящиеся кошачьи глаза. На равнине, среди моря лунного света, черным лаком отливали дождевые лужи. Уже показались первые дома, когда машина вдруг вильнула в глубокую колею и завязла.

Деревушка начиналась метрах в двухстах, мрачно-замкнутая, недобрая в тусклом, холодном свете. Сероватые домики под черными манговыми деревьями извергали в ночь дикий шум: разгоряченные голоса, крики, смех. Ракетой взмыло к небу пронзительное соло на трубе, в кабаре нажала на голосовые связки певичка, и через все пробилась вездесущая яростная дробь барабанов, живущих своей собственной жизнью.

Окруженная редкими бледными звездами, в зените, будто паук в центре своей паутины, притаилась луна. Я не мог бросить машину на произвол судьбы. Отыскал домкрат, подвернул штанины и превратился из пассивного созерцателя в деятельного участника ночного спектакля. Под звуки плясовых барабанов, вдыхая напоенный страстью воздух, я после долгих трудов сумел приподнять передние колеса. Подложил короткие доски, которые взял на строительных лесах поблизости, и попробовал дать задний ход. Но теперь уже задние колеса зарылись в грязь, и машина не сдвинулась ни на шаг.