Конго глазами художника - [47]

Вот оно что, чревовещание! Знакомый номер: когда я проходил военную службу, перед нами, защитниками отечества, выступал чревовещатель из концертной группы.

Жрец продолжал говорить хриплым загробным голосом, и речь его напоминала мне черную вязкую кашу. У меня першило в горле, и я непроизвольно прокашлялся. А затем он, угрожающе выставив вперед копье, пошел на меня рычащим зверем.

Однако я уже знал, что это всего лишь попытка напугать меня. И чтобы показать свою — по чести говоря, несколько поколебленную невозмутимость, достал трубку, не спеша, старательно набил ее табаком и с безучастным видом зажег спичку. Маневр достиг цели, на лице мужчины появилась досада, он покачал головой и развел руками, как бы сдаваясь. Я был очень доволен, что выдержал испытание.

Но что это?.. Обескураженный чревовещатель медленно пятится к сампе, а голос все звучит рядом… Как же так?.. Невероятно. Невозможно. Я не верил своим ушам. Жрец там, а голос… Голос остался тут! В жаркий полдень я ощутил леденящий ужас.

— Нзиколи, ты тоже слышишь? Звук остался!

Жрец вернулся к сампе, нас разделяло не меньше десяти метров, по хриплый голос по-прежнему звучал совсем близко передо мной. Яркое солнце, голубое небо, в лесу кричит птица-носорог. Я оглянулся, отыскал взглядом свою машину — кажется, лучше уехать… Но Нзиколи стиснул мою руку и прошипел:

— Стой спокойно! Это не опасно!

Под навесом зарокотали барабаны. Жрец снова подошел, посмотрел на меня пустыми глазами, повернулся, захватил звук с собой и исчез в черном отверстии в стене под навесом.

— Что, все-таки испугался?

Говорил Нзиколи. Я с опаской поглядел на него: уж не отстал ли и его голос от хозяина?

— Конечно, испугался. А ты не испугался? Как он это делает?

— Не знаю. Таких, которые умеют заставить Унгаллу говорить, очень мало. Этот один из лучших.

— А остальные, в красных набедренных повязках, с перьями в волосах, — они кто?

— Тоже люди Упгаллы, но они так не говорят.

Из леса доносились дикие вопли, и оттуда в деревню ворвалось что-то непонятное вроде лодок из пестрой ткани. Они с воем описали круг на площади, вздымая пыль, и пырнули в проулок между домами. Последняя из восьми лодок, покрытая голубой материей, была намного больше других, чуть не с дом величиной. Разумеется, внутри были люди, это они бегали и горланили, но их ног не было видно, поэтому казалось, что эти диковинные штуки сами плывут над землей. Мужчины позади меня с криками разбежались, а я спрятался за пальму.

Неожиданно наступила мертвая тишина. Лодки исчезли в лесу, только пыль еще висела в воздухе. Явление духов Унгаллы состоялось.

Из-под навеса вышел один из служителей Унгаллы, опираясь на длинный шест и держа под мышкой белую курицу. Толпа расступилась, освобождая проход. Он воткнул в землю палку и веревочкой привязал к ней курицу. Хохлатка растерянно мигала, скосив шею. Жрец заговорил; Нзиколи излагал мне смысл его речи.

Дело касается лова рыбы в реке. Лов долго был запрещен. Но теперь Унгалла отменил свой запрет, хотя одна из деревенских женщин и нарушила его, пошла ловить без разрешения. Унгалла покарал ее.

Нзиколи рассказал, что эта женщина однажды утром задумала незаметно для Унгаллы прокрасться к реке и наловить рыбы. Земляные орехи не уродились, и она сидела без еды. Только она забросила снасть, вдруг в воздухе что-то загудело, и явился Унгалла. Она хотела бежать, но Унгалла настиг ее и сбил с ног. Вскоре в деревне хватились этой женщины и пошли искать. Нашли ее на берегу и отнесли домой. И теперь она лежит дома больная.

— Она из этой деревни?

Нзиколи кивнул и указал губами на один из домов.

Служитель Унгаллы говорил долго, и Нзиколи затруднялся все пересказать. Вдруг он объявил:

— Мосье, сейчас Унгалла вселится в курицу!

Жрец поднял свой шест. Все затаили дыхание. Ои трижды стукнул шестом о землю; в следующий миг в лесу родился шелест, словно потянуло ветром. Я смотрел на курицу. Она вела себя странно, трясла головой, словно к клюву что-то пристало. Потом вся сникла, расправила одно крыло и легла на бок. Жрец развязал веревочку и поднял курицу за ноги. Голова ее болталась, как у мертвой.

— Она что, в самом деле умерла, Нзиколи?

— Да, конечно.

— Но ведь курицу легко загипнотизировать…

— Нет, она мертвая.

— А та женщина, с ней что будет?

— Наверно, тоже умрет.

— А мы можем к ней зайти?

— Можем, пойдем хоть сейчас.

Как ни странно, перед домом больной женщины никто не сидел, хотя обычно к больным собирается вся родня. Но может быть, другие женщины просто не смели идти сюда, пока длился ритуал Унгаллы. В темной комнате, в углу, лежал на полу сверток, из которого на нас уставились испуганные старческие глаза. Нзиколи о чем-то спросил, старуха отвечала коротко, односложно.

Она говорит, что не ела с тех пор, как ходила на реку. Уже шесть дней. Что ни проглотит, сразу обратно выскакивает.

Может быть, захватим ее с собой, отвезем в диспансер?

— Нельзя, ее родные не позволят.

— Но не оставлять же ее так, она умрет с голоду! Нзиколи пожал плечами:

— Что поделаешь.

— Я привезу сухого молока. И мы должны переговорить с ее родней.

— Ладно, — согласился Нзиколи, — почему не переговорить.