Конечная – Бельц - [71]

– Мадам Жюган, не стоит так нервничать, – снова заговорил он сладчайшим голосом. – Вы говорите, что я не смогу понять вас, потому что я не бретонец. Ведь так?

– Так, – ответила упрямая Тереза.

– Хорошо. Значит, для вас не будет затруднительным поговорить с присутствующим здесь лейтенантом Пьером Николем: он стопроцентный местный парень.

Под взглядом Фонтана, в котором еще чувствовалась угроза, Тереза присмирела. Он сделал знак Николю и тихо сказал:

– Выжми из разговора все, что сможешь. В любом случае это лучше, чем ничего. Хотя я не верю ни одному слову из того, что она тут наболтала. И помни: признания недостаточно. Я хочу понять.

Потом он встал и собрался уже уходить, когда Николь удержал его за руку:

– Снимаем посты проверки документов?

– Ни в коем случае, – возразил комиссар. – Всему свое время. Мне нужно еще несколько дней, а пока, ради всего святого, продолжайте проверку документов.

* * *

С началом школьных каникул начиналась привычная суета. Из Лорьяна и Ренна прибывали многочисленные туристы и на личных килевых яхтах по триста тысяч евро бороздили водные окрестности острова. И как только у них так получается, что им непременно нужно попасть в контору начальника порта за десять минут до обеденного перерыва? Загадка. Было двадцать пять минут первого, и Рене Ле Флош возился со своими графиками движения судов и оформлением документов для адвоката из Ренна, с которым он виделся всего два раза в год. Ле Флош держался безупречно. Он никогда и ни на кого не повышал голоса. Обладатели модных игрушек всегда с высокомерным видом платили наличными, а здесь, на Бельце, выручка всегда была кстати. Капитан закрыл лавочку без десяти час, надел дождевик и побежал в направлении переулка Роз. Но пошел не домой, а свернул направо, на улицу Тюдон, и, пройдя сотню метров, оказался у высокой каменной стены, изъязвленной лишайником. Ле Флош постучал в ветхую деревянную калитку, и низкий голос велел ему войти.

Сразу за оградой начинался огород с ровными прямоугольными грядками, обрамленный кустиками самшита и разлинованный неширокими мощеными дорожками. Тщательно обработанные земляные холмики застыли в ожидании очередного весеннего сева. В глубине двора притулился сарай, рядом бил фонтанчик и стояла каменная скамья. Между двумя дорожками крупный мужчина, согнувшись, сосредоточенно рыхлил землю старенькими граблями.

– Рене, какой добрый ветер занес тебя ко мне?

– Отец Лефор, мне нужен ваш совет.

Аббат отряхнул руки, черные от земли, и прислонил грабли к сараю.

– Идем.

Лефор и Ле Флош вошли в кухню дома священника.

– Вы слышали новости о Терезе Жюган?

– Нет, – отозвался аббат, тщательно намыливая руки.

– Она сдалась полиции.

– Откуда ты знаешь?

– Она сказала моей жене. Она чувствовала себя виновной в том, что случилось с Пьерриком. Этот груз был для нее непосильным, и она решила признаться. Так мне сказала Мартина.

– Она заявила, что убила Пьеррика? – в растерянности спросил аббат.

– Я бы не удивился. Мы с женой очень любим Терезу. Она уже столько пережила, а теперь на нее свалилось такое. Это несправедливо по отношению к ней.

– Да, – вздохнул священник. – Настоящая трагедия.

– Я хочу чем-то ей помочь, но не знаю как, – продолжал Ле Флош. – Поэтому я к вам и пришел.

– Ты все правильно сделал. Садись.

Аббат указал ему на скамью возле камина.

– Что еще тебе известно?

– Ну, еще Мартина рассказала мне, что Тереза обижалась на Пьеррика: он плохо с ней обращался. Не знаю, известно ли вам, что…

Аббат грустно кивнул.

– Однажды вечером он вел себя хуже обычного. Они подрались, она упала на пол, из головы у нее текла кровь.

– Господи…

– Она говорила моей жене, что в тот вечер так на него разозлилась, что пожелала ему смерти. Когда несколько дней спустя Жюгана нашли мертвым, она решила, что это случилось по ее воле. Не знаю точно, что Тереза сказала полицейским, но ее могут обвинить в убийстве и посадить в тюрьму до конца жизни.

– Они разберутся, вот увидишь.

– Что-то мне не верится. Они топтались на месте с самого начала. И могут решить, что им привалила удача. Так сказать, преступник сам себя принес им на блюдечке.

– Думаю, им можно доверять, – возразил аббат.

– Тереза невиновна. Может, в мыслях она и согрешила, но преступления не совершала. Мы не должны позволить ей обвинять себя – то есть согласиться с тем, что в этом деле замешано колдовство…

Аббат остановил его, подняв ладонь:

– Рене, только не надо горячиться. Я, как и ты, считаю, что мы должны сделать все, что в нашей власти, чтобы помочь несчастной Терезе. Но…

Аббат почесал подбородок. Рене не спускал с него глаз. Из чугунной кастрюльки потянуло томившимся на слабом огне кроличьим рагу с черносливом, и у обоих мужчин потекли слюнки.

– Хочешь глоточек вина? – спросил аббат.

Ле Флош кивнул, священник достал два стакана и бутылку красного вина и поставил на стол, накрытый клеенкой.

– Я кое в чем тебе признаюсь. Тереза приходила ко мне на исповедь после смерти мужа.

– И что она вам сказала?

– Помилуй бог, я не имею права говорить об этом. Но опыт подсказывает мне, что она невиновна. Ведь я видел дьявола – и это такой же неопровержимый факт, как и то, что я верю в Бога. Злой дух завладевал несчастными созданиями у меня на глазах. Я видел, как он входит в их плоть, пожирает изнутри, разрушает их рассудок, развращает души. Я видел благочестивых женщин, которые срывали с себя одежды и извивались на земле, бормоча несвязные слова. Я видел светлых людей, которые, утратив дар речи, только урчали и пускали слюни, как животные. Я видел слабых женщин маленького роста, которые дрались так, что четверо мужчин не могли их одолеть. Я видел почтенных старцев, лепетавших что-то невнятное, как младенцы, не узнававших ни жену, ни детей, и в то время, как другие пытались восстановить их разум, они занимались ловлей мух или поиском червей. И всякий раз, Рене, всякий раз я видел дьявола в их глазах. Я видел, как он смеется. Как бросает мне вызов. Как насмехается надо мной и готовится к битве. Ибо всякий раз я вступал с ним в бой. И ведь всегда, или почти всегда, я его побеждал. Наш мир затянут пеленой, за которой непрерывно разыгрывается сражение добра со злом, и иногда на ней, как в театре теней, проступают очертания этой битвы.