Конец ночи - [32]

На ходу снимая пальто, она вошла в вестибюль, где, подоткнув подол юбки, мыла пол старушка уборщица, перешагнула лужицу воды и бросила пальто на стул:

— Повесь, пожалуйста, тетя Глаша.

— Убегалась, голубушка? — выжимая тряпку, спросила тетя Глаша.

— Немножко. Ну, докладывай, какие новости, что произошло.

— Да что тут может произойти? — беспечно ответила тетя Глаша. — Звонки звонят, уроки идут, полы моются. — Она вытерла о подол мокрые руки, отнесла пальто на вешалку.

— Ну и хорошо, — сказала Амалия Викторовна и поднялась на второй этаж.

Она шла по пустому, тускло освещаемому двумя лампочками коридору к себе в кабинет, но остановилась возле одного класса и покачала головой. Из-за двери доносился такой шум, словно в классе шел не урок, а бурное, крикливое собрание. Амалия Викторовна приоткрыла дверь, увидела толпящихся вокруг учительского стола ребят и сказала:

— Дети, не шумите: рядом идет урок.

Ребята отхлынули к партам, и Амалия Викторовна увидела учителя — коренастого юношу с большими, сильными руками и широким выпуклым лбом. Упругий, крепкий, он походил скорее на физкультурника, чем на учителя истории. Русые волосы его разметались и спадали на глаза. Перед ним на столе лежали какие-то камни, кости, монеты. Он улыбнулся Амалии Викторовне и, словно она нуждалась в его приглашении, сказал:

— Заходите, Амалия Викторовна, заходите — у нас интересный урок.

— Ничего, продолжайте, — проговорила она и закрыла дверь.

Удивительный человек этот Чуринов. Вот уже два месяца, как он работает в школе, но Амалия Викторовна до сих пор не может определить к нему своего отношения. Он из тех, кто хочет казаться правдолюбцем, кто беспощаден к чужим недостаткам, но снисходителен к своим порокам. Впрочем, Амалия Викторовна не сумела еще узнать, есть ли у Чуринова пороки, но предполагала, что есть: в каждом человеке всего понемножку — и хорошего и дурного. Конечно, можно было бы посчитать за порок свойственные Чуринову резкость, даже заносчивость, явное его непочтение к авторитетам, но посчитать это за порок было бы несправедливо — ведь вся молодежь сейчас такая: угловатая, беспокойная, дерзкая. Пройдут годы, и жизнь обломает их, а пока… пока надо терпеливо, с улыбкой смотреть, как бродит это молодое вино…

Когда прозвенел звонок, Амалия Викторовна сидела у себя в кабинете, просматривала классные журналы первой смены. Она поправила сбившиеся волосы, сложила в стопку журналы и вышла на лестницу.

Подобно тому как внезапно и оглушительно вылетают из бутылок пробки, одна за другой распахивались двери классов. Буйные, шумящие потоки ребят стремительно лились в коридор. Размахивая портфелями, толкая друг друга, ребята с криком бежали к лестнице, будто брали ее на абордаж, но увидев завуча, смиряли свой бег, невинно говорили: «До свиданья, Амалия Викторовна», — и степенно проходили мимо; однако, спустившись до первой площадки, снова мчались неудержимой рокочущей лавиной. Амалия Викторовна отвечала им: «До свиданья», — и провожала глазами, пряча улыбку.

Коридор опустел. Амалия Викторовна заперла в кабинете стол, взяла портфель и собралась уходить. Заметив в учительской свет, она направилась туда и, еще не доходя, услышала громкий голос Чуринова.

— Все это предрассудки, — кого-то убеждал он, — надо жить по велению сердца и прежде всего отвечать перед своей совестью.

— Да, но что сделаешь, если они так живучи, эти предрассудки, и часто определяют наши действия, — ответил Чуринову женский голос. Амалия Викторовна узнала — это говорила учительница географии Вера Трофимовна Филиппова.

Амалия Викторовна была деликатным человеком и поэтому, прежде чем войти в учительскую, предупреждающе кашлянула.

Чуринов стоял на стуле и, принимая от Филипповой, складывал в шкаф камни, кости, глиняные черепки — там, на шкафу помещалось его громоздкое, разбухающее с каждым днем хозяйство. С первого же дня занятий он завладел этим местом явочным порядком, сбросив оттуда вместе с пылью старые учебники и географические карты. Узкое лицо Веры Трофимовны было наклонено к плечу, гладкие волосы завязаны на затылке в тугой пучок. Она подняла руки, передавая Чуринову сверток, и с покатых ее плеч сполз на пол шерстяной платок. Чуринов бросил сверток на шкаф и, прежде чем она успела нагнуться, легко соскочил на пол и поднял платок.

— Спасибо, — проговорила Вера Трофимовна, покосилась на Амалию Викторовну и неожиданно покраснела так густо, что даже шея ее покрылась краской и заслезились глаза. Она опустила голову, отвернулась к окну.

— Что же это у вас на уроке сегодня делалось, Владимир Алексеевич? — спросила Амалия Викторовна, сделав вид, что не заметила смущения Веры Трофимовны. — Вы, голубчик, напугали меня — я уж думала, ученики взбунтовались, бьют вас, что ли.

Чуринов захлопал большими ресницами и неожиданно захохотал.

— Что вы, Амалия Викторовна, да они у меня смирные, как овечки.

— Смирные-то смирные, а дисциплины нет. Право, вы со своим либерализмом всех учеников нам испортите. Очень прошу вас, голубчик, подтяните дисциплинку, не разговаривать же нам на педсовете. — Амалия Викторовна покачала головой, улыбнулась своей мягкой улыбкой и добавила: — Ох, тяжкая это доля — быть завучем.