Конец ночи - [27]
И уже знала Ольга, что никогда не повторится то, что было. Никогда.
ПЕРВАЯ РЫБА
Как обычно, Сеня Крутько проснулся на восходе солнца. Он любил эти утренние часы, когда поселок еще спит и на пустынных улицах необычайно тихо. Все в мире тогда кажется особенным, нетронутым, и даже всплеск волн на море звучит совсем не так, как днем, нежно, ласково. Поют телеграфные провода, и никогда, кроме как на рассветной тишине, нельзя услышать это их тонкое монотонное жужжание, до странности похожее на жужжание мухи, запутавшейся в паутине.
Сеня любил смотреть, как рассеиваются ночные туманы: осенью они необыкновенно пахучи и густы, так густы, что солнце, пока оно еще не накалилось и не поднялось высоко над горизонтом, почти растворяется в них, так же как растворяется бледно-серое море.
Сеня с детства привык к мысли, что будет рыбаком, таким же, каким был его отец, какими были все мужчины в поселке: будет ходить в шуршащей винцераде, курить махорку и полушутя-полусерьезно поругивать штормы, ветры, как ругают старых, но капризных друзей. Он много лет с нетерпением ждал того дня, когда, как равноправный колхозник, сядет в баркас и уйдет далеко, к тому самому горизонту, на который так часто смотрел с берега, туда, где сливается небо с морской синевой. Сеня не любил спокойного, тихого моря; буря, рокочущие всплески волк нравились ему больше, потому что в свисте ветра, грохоте бунтующей воды чудилась ему бодрящая сила, призыв к борьбе, подвигу, который Сене всегда хотелось совершить.
Но вот уже месяц ходит он учеником с рыбаками и ни разу не побывал далеко в открытом море, ни разу не попал в шторм и не привез ни одного килограмма рыбы. Около двух недель уже ждут рыбаки в проливе хамсу, а ее все нет и нет. Сене надоело ежедневное бесцельное хождение к неводам, вытягивание заведомо пустой сети и это томительное, изнуряющее ожидание рыбы. «Может, и сегодня ее не будет», — думал он, спускаясь к причалам, где рыбаки уже садились в баркасы.
Сеня вскочил последним. Длинным шестом оттолкнул от берега лодку, она запрыгала на волнах и, повинуясь веслам, помчалась в море.
Грести было тяжело, небольшие, но сильные волны налетали на баркас, ударялись о борта, поднимали его на пенистых гребнях, сбрасывали и снова поднимали. Баркас качался, задирал то нос, то корму, и Сеня знал — с берега он напоминает черного дельфина, ныряющего среди волн: то голова покажется, то хвост.
Открытым ртом глотал Сеня холодный ветер и смотрел на берег. Впрочем, смотрел он только на один дом, примостившийся на вершине холма, круто спускавшегося к проливу, смотрел пристально, словно ждал чего-то.
И он дождался: из дома вышла девушка, остановилась на краю обрыва, вглядываясь в море. Ветер сорвал с ее головы косынку, но она не поправила ее, и казалось, что косынка летит, догоняет девушку и никак не может догнать. Сеня махнул рукой, потом еще и еще раз, но девушка не ответила, повернулась и ушла в дом.
Сене стало грустно.
«Ну и пусть», — шептал он и ругал себя за то, что спугнул девушку. Может быть, она стояла бы долго, и он тогда так же долго смотрел бы на нее, не отрываясь, до тех пор пока подплыли бы к ставникам.
Берег удалялся, постепенно все более и более раскрываясь в ширину. Сначала был виден только поселок Капканы — тот, в котором жил Сеня, потом показались причалы других колхозов и, наконец, Керчь, со стоящим в ее бухте пароходом. Всюду у колхозных причалов суетились люди, покачивались баркасы, дребезжали моторные катера. Вода в море была серо-зеленая, мутная. Зыбь качала баркас, и по днищу, под ногами у рыбаков, звеня, каталось пустое ведро.
На носу баркаса, низко надвинув на лоб кепку, стоял, расставив ноги, бригадир, подпоясанный, как все рыбаки, обрывком сети. Глаза его зорко вглядывались вдаль, лицо же было спокойно, даже скучающе. Он стоял крепко, словно врос в лодку, качался вместе с ней, не теряя равновесия, даже не шевелясь, не сгибаясь.
Никто сейчас не говорил о рыбе, но у всех было написано на лицах хорошо знакомое Сене выражение тревожного ожидания. Бригадир угрюмо смотрел на приближающиеся ставники. До них было еще довольно далеко, но неожиданно он обернулся, сказал глухо, спокойно, так, словно в словах его не было ничего особенного:
— Рыба! Пришла!
Сеня всегда удивлялся, как бригадир на таком расстоянии видит то, что делается в ставниках. Сам он, сколько ни всматривался, никаких признаков рыбы не замечал: вода в ставниках ничем не отличалась от остальной, такой же зеленоватой, такой же мутной поверхности моря. А он знал, что если есть рыба, то вода там должна быть чернее, чем в любом другом месте. И только когда подошли ближе, он убедился, что бригадир не ошибся — вода над сетью действительно была чернее, чем вокруг.
Огромные неподвижные колья-гундеры полукругом торчали, возвышаясь над волнами. От каждого к соседнему тянулась толстая, скрепляющая их проволока-алавира, на которой висел гунджук — канат, привязанный к заброшенной глубоко в море, невидимой сети. Рыбаки молча ждали приказания бригадира, стараясь не показать преждевременно своей радости: еще было неизвестно, много ли в сетях рыбы.
