Конец ночи - [28]

— Ну, начали, — сказал бригадир и первым стал подрезать — тащить — из моря в баркас сеть. Рядом с ним встали и остальные.

Тащили долго, с трудом. Сеня вспотел, но словно не замечал этого: что-то хрипло, простуженно кричал и тащил, тащил. Одинокие хамсинки, застрявшие в делениях сети, ожесточенно бились, извиваясь и блестя зеленоватыми спинками.

Неожиданно вода запузырилась, закипела и вдруг зашуршала, как шуршат гонимые сильным ветром сухие осенние листья, — это показалась на поверхности густо лежащая в сети рыба.

— Давай! — кричал бригадир.

— А ну, давай! — вторя ему, кричали остальные.

Рыба металась в сети, стараясь выскочить, высоко, словно ее выщелкивал кто-то из воды, подпрыгивала и опять падала в сеть.

Хамсы было много, и рыбаки повеселели: ведь это первый улов после долгого, томительного ожидания, а был бы, как говорят, почин, дальше дело пойдет легко. Радовался и Сеня: наконец-то начинается настоящая жизнь, впереди бессонные ночи, горящие факелы, погоня за рыбой, борьба с ветром, непокорным морем.

К причалам рыбцеха подплывали торжественно, приветствуемые с берега другими рыбаками: для всех было радостью увидеть первый в эту путину улов. Сеня, улыбаясь, налегал на весла и делал вид, что не замечает стоящую на причале с ведром в рука девушку, ту, которая на рассвете смотрела с утеса в море. Но он не выдержал и, когда баркас остановился, взглянул на нее. Она тоже посмотрела на него, и Сене показалось, что она улыбнулась чуть-чуть, уголками губ.

— Нинка, здравствуй, — бодрым голосом сказал он, выскакивая из лодки.

Она насмешливо посмотрела на него и отвернулась:

— Нашел время здороваться!

— Подумаешь, важная птица, — сказал Сеня.

— А не нравится, не здоровайся!

— Красавица, — крикнул, вылезая из баркаса, бригадир, — разгружать надо, потом побалакаешь.

Но Нина отмахнулась от бригадира и снова повернулась к Сене:

— Видишь, работаю. Пристал! Все сказал, что ли?

— Приходи на причалок сегодня, ждать буду.

Нина вскинула брови, растягивая слова, спросила удивленно:

— Что, разве собрание будет?

— Какое собрание… Поговорить надо, — сказал Сеня.

Она подождала, не скажет ли он еще что, но не дождалась, крикнула:

— Вот пристал, отчепись, — и спрыгнула в баркас.

По колено в хамсе, почти вся обсыпанная чешуей, она ведром зачерпывала рыбу и быстрым, ловким движением подавала наверх, на причал, где другая девушка подхватывала ведро и опрокидывала в огромную вагонетку.

А от ставников уже шли, глубоко сидя в воде, баркасы других бригад, и всем было ясно — они тоже идут с рыбой. Торопливо поплевывая моторчиком, им навстречу побежал катер, взял на буксир, потащил к берегу.

2

Обильным был этот день: не успевали разгрузить один баркас, как к причалам уже шел другой, до краев наполненный жирной хамсой.

Кричали люди, кричали обезумевшие от жадности чайки, летая над морем, по берегу разгуливали, разыскивая в песке рыбу, добродушные, разъевшиеся за день гуси. Баркасы, рыбаки, причалы — все покрылось клейкой серебристой чешуей, ослепительно сверкающей на солнце.

Никого не осталось в домах, к морю вышли все. Женщины помогали разгружать лодки, подростки ремонтировали баркасы, а дети собирали выпавшие на песок или приклеившиеся к доскам причалов хамсинки.

В этот день Сеня впервые, как настоящий рыбак, не пошел обедать домой. Мать сама принесла ему узелок с едой. Другими, подобревшими и почему-то грустными глазами смотрела она на сына и ласково, немного заискивающе (Сеня помнил: опа так разговаривала с отцом, когда тот возвращался с моря) просила:

— Кушай, проголодался, чай, кушай.

Сене было приятно это. Он чувствовал, что мать смотрит на него как на мужчину, кормильца семьи, и отодвигал узелок, и говорил чуть-чуть снисходительно, озабоченно, как говорил когда-то отец:

— Наелся, маманя. Погоди, дай чуток отдохнуть, сама знаешь — некогда.

А мать смотрела на него понимающими, улыбчивыми глазами и просила:

— Ну, покушай, может, до завтрего домой не придешь, кушай…

И Сеня, улыбаясь, как улыбается взрослый, исполняя каприз ребенка, ел.

— Эге, — вдруг сказал бригадир, — беляк идет.

Сеня вскочил, повернулся к морю. На горизонте, гонимые ветром, перекатывались, шли к берегу белые, словно маленькие паруса, гребни волн. Сначала там, у горизонта, они и таяли, но по мере того, как усиливался ветер, росли, приближались, шумели, пенистые и легкие. Море было разных цветов: у берега серое, дальше Темное, хмурое и, наконец, светло-зеленое, как весенняя трава.

Рыбаки заволновались, тревожно вглядываясь вдаль.

— Да, беляк, — сказал кто-то, — как бы не было шторма.

И почти сейчас же, словно в подтверждение его слов, первая белая волна ударилась о прибрежные камни, зашипела и откатилась опять в море, оставив на песке пузырчатую пену. За ней побежала другая, третья, и, хотя в небе по-прежнему светило солнце, море вдруг потемнело, загудело угрожающе и нетерпеливо. «Шторм, будет шторм», — почти радостно думал Сеня.

Рыбаки повернули лица к ветру:

— Майстра, — сказал один.

Ветер менялся каждую минуту, и рыбаки, ожидая, усилится он или стихнет, беспокойно перекидывались короткими фразами.

— Пунент, — говорил один.