Конец ночи - [26]

Леонид Трофимович отскочил, захохотал еще громче:

— Вспомнил, теперь вспомнил. Было брюшко.

— Было, а сейчас доска стала, не живот, — Ольга потерла ладонью макушку, — как буду я тебя бодать? Недолго и голову расшибить.

— Да, положение безвыходное, — согласился Леонид Трофимович.

Ольга быстро ушила ему брюки, переставила на пиджаке пуговицы, погладила костюм. Леонид Трофимович переоделся и сразу стал похож на свою старую фотокарточку, которую Ольга всего месяц назад повесила над кроватью. Ему, видимо, было непривычно в костюме, он расставлял руки, неестественно приподнимал плечи, но прошло минут десять, и он обжил его, походив по комнате.

— Мы вместе пойдем, папа, — сказала Ольга, — я провожу тебя.

На улице светило солнце. Весело желтели на деревьях последние листья. Было тепло. Из домов повылазили старушки, сидели на стульях возле своих парадных. Солнце отражалось в витринах магазинов, окнах домов, в высоких стеклянных колбах тележек с газированной водой. Леонид Трофимович держал Ольгу под руку — она шла, краснея от непонятного смущения, — вертел по сторонам головой, останавливался у тележек с газированной водой, у газетных и табачных киосков, шутил с молоденькими продавщицами, которые тоже заражались его весельем, а некоторые начинали даже кокетничать. Ольга никогда не задумывалась, красив отец или нет. Сейчас же постаралась взглянуть на него со стороны, глазами этих девушек, и пришла к выводу, что лицо у отца хоть и суровое, но выразительное, с крутым упрямым подбородком, большим лбом и умными глазами.

Мимо проехал грузовик — в кузове его стояли две коровы, надменно глядя на шумную городскую улицу. Леонид Трофимович охнул, увидев их, сказал:

— Вон они едут, мои возлюбленные. Нравятся? Гляди, привыкай, скоро в деревню поедем.

— В какую деревню, зачем? — Ольга удивилась и засмеялась.

— Как — зачем? Работать. — Леонид Трофимович прищурился, с усмешкой поглядел на Ольгу, — она не поняла, шутит он или нет. — Я ведь, тебя ожидая, вчера зря время не тратил. В горкоме был, договорился. Поеду в колхоз председателем.

— Ты — председатель колхоза?

Ольга остановилась и снова, как недавно в комнате, почувствовала раздражение. Нет, он не шутил. Но разве можно о таких вещах говорить так сразу, так несерьезно, с каким-то мальчишеским легкомыслием. «В деревню поедем…» И не спросил, согласна ли она ехать, даже не посоветовался. Ни разу с самой встречи он не рассказал ей ни о себе, ни о своих планах и вдруг ни с того ни с сего огорошил таким сообщением. Только что вернулся домой, не огляделся и уже торопится куда-то уезжать. Странный, непонятный человек.

— Да, я — председатель колхоза. — Леонид Трофимович сказал это таким голосом, словно вопрос Ольги показался ему нелепым. — И тебе найдется работенка. Нужны в деревне учителя. Или не поедешь?

— Ах, папа, ну можно ли так, — почти с раздражением проговорила Ольга. — О таких вещах и так говорить. Да и не место здесь и не время. Неужели не понимаешь сам…

— Честное слово, не понимаю. А что, разве я должен был тебя подготавливать, будто к известию о смерти? Мы же с тобой договорились — будем друзьями, и я знаю, ты все поймешь… Ведь у каждого из нас есть долг перед людьми. Перед близкими и перед далекими.

— Нет, нет, — торопливо, почти испуганно воскликнула Ольга, — нельзя так… Я не могу… Зачем я вдруг поеду в деревню? И тебе не надо ехать… Как же так, почему?.. Разве так сразу можно решить…

— А ты и не решай сразу. Подумай.

Оттого, что ей можно было сейчас не решать эту нелепую, так внезапно возникшую проблему — ехать или нет в деревню, — господи, зачем ей туда ехать? — Ольга почувствовала облегчение и успокоилась. А что, если она не поедет? Неужели он бросит ее, неужели снова оставит одну? Нет, нет, никуда он не поедет, и она никуда не поедет. И все же она знала, что обманывает себя: он уедет, да, уедет, и надо будет — оставит ее одну… Но останется ли она одна?

Они свернули в переулок и наконец вышли к маленькой, растерявшей свою облицовку баньке, которая дымила, как завод.

— Здорово, приятельница, — сказал Леонид Трофимович. — Смотри, модница какая: облупилась от старости, а вывеску все же подмалевала свежей краской. Ах, модница, модница…

И в самом деле — на старом фасаде сияла новая яркая вывеска: «Городская баня № 3», на которой рядом с буквами вдохновенный художник нарисовал некое подобие шайки и неудержимо несущиеся ввысь клубы пара. Ольга и раньше видела эту вывеску, но только сейчас ощутила всю ее пошлость и засмеялась.

— Ну, я пошла, до вечера, — сказала она, поцеловав отца в щеку.

Ольга шла, размахивая маленьким своим портфелем, на замочке которого отражалось солнце, так же как отражалось оно и в глазах Ольги. Ей хотелось бежать по суетливой, окутанной солнечным дымом улице, по хрустящим, горящим желтым огнем листьям, но она шла медленно, прислушиваясь, как с каждым шагом сильнее, громче стучит ее сердце, как все существо ее наполняется теплом и радостью — и оттого, что вернулся отец, и оттого, что теперь она такая же, как все, и от воспоминания о вчерашнем поцелуе, и от ожидания встречи с любимым человеком.