Концерт по заявкам - [46]

Он назвал имя знаменитого поэта, искоса глянул на Веронику, знает ли она его.

Вероника сказала:

— Это, по слухам, известный придира.

— Наверно, он был прав, потому что велел мне выбросить пьесу подальше.

— Видно, любит ударные методы.

— Нет, он был прав, — повторил Полукаров. — Теперь я понимаю, на все сто процентов прав…

— И вы выбросили?

— Выбросил и постарался позабыть о ней. И написал еще две пьесы.

— И тогда их постигла та же участь? — сочувственным тоном спросила Вероника.

Он послушно кивнул:

— Точно. Та же участь.

— Но вы не сдавались, — продолжала Вероника. — Не правда ли?

— Во всяком случае, старался не сдаваться и написал еще одну пьесу.

— Эту самую?

— Угадали. И тогда Илья Альбертович велел переписать всю пьесу с начала до конца. Остальное вам известно, Ивану Ермолаевичу моя пьеса показалась.

— И не только ему, — сказала Вероника. — Нам, актерам, она тоже понравилась… — Улыбка тронула ее губы. — Таким образом, вы ушли с завода?

— Еще нет, но, наверно, уйду.

— Стало быть, хотите стать настоящим профессионалом, — произнесла она не то утвердительным, не то вопросительным тоном.

Он согласился с нею:

— Возможно.

Он не сказал ей, что уже подал заявление об уходе. Почему не сказал — и сам не сумел бы объяснить. Решил — скажет в следующий раз.

Следующий раз был не за горами. Полукаров пришел на репетицию. Вероника не смотрела в его сторону, казалась озабоченной, хмурой, режиссер что-то сказал ей, она дернула плечом, как бы не соглашаясь.

Ее партнер Ерофеев — толстый, приземистый, в театре его все дружно звали Гриб, то ли за короткую шею, то ли за непомерно большую для его туловища голову, — спросил:

— Как, Вероничка, начнем, пожалуй?

Она покачала головой:

— Подожди, я еще не готова.

Заложила руки за спину, прохаживаясь по сцене, из угла в угол. Ресницы опущены, брови нахмурены.

Полукаров подумал: «Рисуется, интересничает…»

Позднее, уже хорошо узнав Веронику, он понял, она далека от какой бы то ни было рисовки, ей была присуща поразительная естественность слов, движений, поступков, по правде говоря, редкая особенность для актрисы. Может быть, в этом-то и заключалась половина ее обаяния?

Наконец наступила тишина. Вероника села на табурет, скрестила длинные свои ноги, обутые в лодочки на высоченном каблуке.

Помреж — угрюмая девица с серьезным, сосредоточенным видом — почти благоговейно подала ей гитару.

Вероника пробежала пальцами по струнам, подкрутила струны, глянула в зал потемневшими глазами.

Полукарову, сидевшему в пятом ряду, почудилось, она глядит на него, только лишь на него одного.

— Я нынче что-то вроде бы не в голосе, — сказала Вероника. — Но раз уж вам так угодно, попробую, попытаюсь…

Это уже были слова по роли. Иван Ермолаевич, сидевший впереди Полукарова, тонким карандашом быстро записал что-то в блокнот.

«Не иначе, какой-то огрех заметил», — тревожно подумал Полукаров.

Снова удивился: неужели переживает за Веронику? Неужели боится за нее? Почему так? В самом деле, почему?..

Она начала петь очень тихо, почти неслышно, едва дергая струны гитары:

Не знаю, как вам бы, а мне бы хотелось,

Чтоб наша планета иначе вертелась.

Чтоб вечное лето планетой владело,

Чтоб солнце нам быстро навстречу летело.

Чтоб день расцветал над землею блаженно,

Чтоб к лучшему были бы все перемены,

Чтоб смерть удалилась несытой навеки,

Чтоб вспять потекли океаны и реки…

— Стоп, — сказал Иван Ермолаевич, хлопнув в ладоши. — А ну, Вероника, еще раз…

Гриб произнес густым, утробным басом:

— А я бы так спел:

Чтоб смерть удалилась несытой навеки,

Чтоб счастливы были бы все человеки!

Как, хорошо?

— Конгениально, — невозмутимо ответил Иван Ермолаевич. — Давай, девочка, с самого начала…

И она начала снова.

Потом в действие вмешался Гриб. Он играл роль старого заводского мастера, популярного на заводе человека, острого на язык и решительно неподкупного ни в чем.

Иван Ермолаевич брюзгливо морщился: Гриб откровенно пережимал, а Иван Ермолаевич, по собственному признанию, не терпел всякого рода «чересчур» и «излишне».

Полукаров ничего не видел, не замечал ни одного огреха. До сих пор все еще никак не мог привыкнуть, что образы, рожденные поначалу только лишь в его воображении, потом на бумаге, вдруг ожили, стали по-своему действовать и жить на сцене.

И если сперва казалось, нет, не таким был задуман старик и главный инженер завода, да и сам директор виделся ему более мужественным и в то же время более раскованным, а героиня совсем, совсем иной, то теперь он считал, получилось полное и всеобъемлющее совпадение. Все герои ему нравились, все были именно таковы, какими он их задумал. А Вероника — лучше всех. Самая красивая, самая обаятельная, самая желанная на всем свете.

В тот вечер, придя домой, он написал стихи:

Приснись мне хотя бы под утро,

Хотя б на минуту всего лишь.

Пускай мне покажется, будто

Ты прочь от меня уходишь.

Куда ж ты уходишь, скажи мне?

Вернешься ль ко мне обратно?..

Дальше ничего не получилось. В голову приходили какие-то банальные, стертые слова, он писал, зачеркивал, снова писал и снова зачеркивал.

Потом встал, вышел пройтись ненадолго. Вернулся примерно спустя полчаса. Элисо сидела за столом, перемывала стаканы после вечернего чая…