— Открой молоко!
И он открыл ножом банку молока, густая, кремовая, упоительно пахнувшая струя неторопливо потекла на блюдце, Вероника зачерпнула мизинцем и облизала:
— Вкуснотища!
Полукаров дал ей ложечку, смотрел, как она макает ложечку в молоко:
— Нравится?
— Еще бы!
С видимым сожалением она положила ложечку на пустое блюдце:
— Уезжаю, Алик!
Он даже испугался поначалу:
— Уезжаешь? Ты?
— Да, в эвакуацию, весь наш театр уезжает.
— Куда?
— В Пензу.
— Когда едешь?
— Послезавтра. А ты надолго в Москву?
— В девятнадцать ноль-ноль должен лететь обратно.
— У нас, стало быть, мало времени, — сказала Вероника. — Очень мало.
Бросила в печурку полешек, другой, третий. Печка загудела.
— Согрелся? — спросила Вероника.
— А мне не было холодно, — ответил Полукаров.
Она бросила еще один полешек, открыла дверцу, поглядела, как горят дрова.
Отблеск пламени отразился в ее глазах, озарил круги под глазами, впалые щеки, слегка порозовевшие от тепла.
Он медленно провел рукой по ее голове:
— Бедняжка моя, как же тебе, наверно, досталось…
Она подняла глаза на него. В каждом зрачке — крохотный язычок огня:
— Тебе, думается, больше.
Над ее головой, на стене большое фото. Она в легком платье, шея и плечи открыты, в руках гитара.
Это — на генеральной, ее снял тогда Лешка Коробков, приятель Полукарова. Сказал ей: «Прошу не двигаться, слышите?»
У нее дрогнули ноздри, словно от смеха, чуть сузились глаза, но она сумела себя сдержать.
Такой ее и снял Лешка, едва заметная улыбка в уголках губ, глаза смотрят серьезно, даже, может быть, несколько грустно, как бы предчувствуя, что премьеры не будет, той самой премьеры, к которой она так долго и радостно готовилась.
Лето тогда уже началось, было восемнадцатое или девятнадцатое июня, что ли…
А спустя дня три — война. И уже ни о какой премьере и думать невозможно.
Вероника провожала Полукарова. Необычная сутолока Белорусского вокзала, черные жерла радиорупоров, беспрестанно выкликающих сводки Совинформбюро, лужи на перроне — след недавнего, прочно миновавшего дождя…
Вероника обеими руками держала его руку, немного повыше локтя.
Волосы ее, золотистые, словно подсолнечник, плотно сжатые губы, полукружья ресниц на щеках…
Заметила пристальный его взгляд, глаза ее чуть потеплели от легкой улыбки.
В этот миг он впервые ощутил ее женой, не любовницей, не хахальницей, не просто знакомой женщиной, а женой.
Жена провожает мужа на войну. Так уж повелось в веках. Ей положено быть внешне спокойной, а в душе, должно быть, горе, мрак, неизбывная печаль.
Полукаров познакомился с Вероникой примерно за год до войны, когда принес свою пьесу в театр.
Главный режиссер театра Иван Ермолаевич Брянский, некогда красавец и фанфарон, давно уже ставший брюзгливым стариком с висячими брылями и седыми, кустистыми бровями, мгновенно загорелся. Пьеса упала ему на душу.
Это была история немолодого человека, к которому на склоне лет пришла любовь. Он полюбил юную женщину, и она полюбила его.
Может быть, история эта, в сущности, довольно тривиальная, чем-то напомнила главному режиссеру о давно пережитом, давно миновавшем? Или неожиданно, как оно часто бывает, оказалась ко двору и к месту?
Полукаров не знал. Он был просто счастлив — пьесу приняли в театре на ура.
И Элисо, его жена, была счастлива. Он вывез ее года четыре назад из Тбилиси, она родила ему сына и до сих пор страстно, преданно любила Полукарова — так, как умеют любить восточные женщины.
Друг Полукарова Лешка Коробков, его все от мала до велика звали Лехой, сказал как-то:
— Старик, я бы боялся вот такого обилия полного и совершенного счастья!
Если бы Полукаров не знал, что Лешка самый верный и бескорыстный его друг, он бы подумал, что тот завидует ему. Но Лешка и в самом деле, даже если бы и не был его другом, не стал бы завидовать. Он решительно не умел и не любил завидовать кому бы то ни было.
Главную роль поручили молодой актрисе, всего три года как пришедшей в театр, Веронике Вахрушевой.
Не так давно Вероника снялась в фильме, который быстро завоевал популярность. Она предстала там в роли лихой дивчины, проживавшей в горах, неподалеку от границы. Она играла на гитаре, пела, плясала, пленяла сердца пограничников, в промежутках ловила нарушителей и доставляла их прямиком начальнику погранзаставы, к слову, также увлеченному ею.
Тогда были в моде подобные фильмы, в них рядовые советские люди совершали разнообразные подвиги, а враги обычно изображались круглыми дураками, разоблачить и поймать их не представляло никакого труда.
Картин в ту пору выпускалось крайне мало, и эта быстро завоевала успех: особенно всем запомнилась песня, которую распевала Вероника в роли смелой дивчины, бодрые, вызывающие слова и оглушительно громкий аккомпанемент:
Ты такую, как я, не встретишь
Ни на том, ни на этом свете.
Вот попробуй поищи,
Только после не взыщи…
И так далее, в том же духе. Правда, прошло совсем немного времени, эта песня была начисто позабыта, как, впрочем, и многое другое…
Когда Полукаров впервые увидел Веронику на читке в театре, она не очень понравилась ему. В фильме она казалась ярче, уверенней, глаза ее победительно сверкали.
