Концерт по заявкам - [45]

А здесь, наяву, она сидела усталая, может быть не выспавшаяся, молчаливая, время от времени вынимала из сумки коробку «Казбека», выкуривала до половины папиросу и нервно, сердито гасила ее.

Иван Ермолаевич сказал Полукарову:

— Героиню будет играть Вахрушева.

— Кто? — переспросил Полукаров. — Вахрушева?

— Она самая. Я ее вижу в этой роли, только ее, никого другого.

Полукаров представлял себе героиню совсем другой, выше ростом, темноволосой, слегка похожей на цыганку, однако возражать не стал. Понимал: с главным режиссером ему, начинающему драматургу, спорить не полагается. Все равно ничего не выйдет, только отношения испортит.

Спустя несколько дней он опять пришел в театр. Кто-то окликнул его:

— Здравствуйте, вы, наверно, к Ивану Ермолаевичу?

Он обернулся. Вероника стояла возле подъезда театра, пристально глядела на него.

— Да, — ответил Полукаров, продолжая вглядываться в нее. — К нему, а он в театре?

Вероника пожала плечами:

— Возможно. Выходит, до нас, простых смертных, вам и дела нет?

— Ну, почему вы так? — невольно смутился Полукаров.

— Конечно, идет, не смотрит ни на кого. Никем не интересуется, только Иваном Ермолаевичем.

Это был, бесспорно, пробный шар, и Полукаров подхватил его:

— Вовсе не только им.

— Разве?

Потом она глянула на свои часики, покачала головой, дескать, оказывается, уже поздно, кивнула ему напоследок и побежала по улице к троллейбусной остановке.

Он долго смотрел ей вслед.

Сейчас она показалась ему чуть ли не писаной красавицей, хотя он понимал, черты ее лица отнюдь не отличаются классической правильностью, но была в ней та несказанная прелесть жестов, мелких, бесконечно изящных движений, беглого, как бы скользящего взгляда, улыбки, озарявшей ее глаза и словно бы гаснущей на губах, которую можно было определить одним лишь словом — обаяние.

У нее были очень светлые, почти белые волосы, открывавшие выпуклый, слегка загорелый лоб и туго стянутые на затылке в негустой узел.

Большие, иссиня-серые, в темных ресницах глаза, жадные, чуть изогнутые ноздри.

Ее женственная, слегка полноватая фигура казалась бы несколько тяжеловесной, если бы не длинные, красивые ноги и не быстрая, стремительная походка.

Ему довелось повстречаться с нею на улице еще раз и опять случайно.

В сутолоке, в суете шумного московского перекрестка вдруг мелькнули знакомые иссиня-серые глаза, светлые, туго зачесанные назад волосы.

Она, Вероника…

Казалось, она нисколько не удивилась встрече:

— Снова к нам в театр спешите?

Он ответил:

— Да что вы? Где театр, а где мы с вами?

— Да, — сказала она, — вы правы. Это я так, брякнула, не подумав.

Улыбнулась. Большой, крупный, четко и ясно очерченный рот, ровные, один к одному зубы. Едва заметная при улыбке ямочка на щеке.

— Можно, я провожу вас? — спросил он.

— Можно, — сказала Вероника.

Впервые в жизни он шел по улице с такой красивой женщиной.

Ему случалось бывать с красивыми женщинами, его жена Элисо, к примеру, была хороша своим матово-смуглым, узким лицом креолки и чуть выпуклыми, какого-то странного, необычного, темно-золотистого цвета глазами.

И та девушка, в которую он влюбился очертя голову когда-то в юности, было ей тогда лет семнадцать, по общему признанию, справедливо слыла хорошенькой, вся бело-розовая, в ямочках, кудряшки на висках и на лбу, свежий, розовый рот…

Но ни одну из них невозможно было сравнить с Вероникой. Вероника была как-то значительней, крупнее, чем они все, взятые вместе.

Он заметил, многие глядели на нее, а она ни на кого не обращала внимания. Шла сквозь строй взглядов, будто волну резала грудью.

Кое-кто узнавал ее. Еще помнили ту кинокартину, в которой Вероника играла главную роль.

Одна девчушка, проходя мимо, толкнула локтем подругу:

— Смотри, Марина из фильма о пограничниках. Помнишь?

И подруга встрепенулась, всплеснула ладонями:

— Так и есть. Она самая!

Они прошли немного, и Вероника спросила:

— Почему вы не приходите на репетиции?

— А можно? — спросил Полукаров.

— Конечно, можно. Вы же автор.

Он сказал смущенно:

— По правде говоря, я как-то немного стеснялся завести разговор об этом. Честное слово!

Вероника насмешливо скривила губы:

— Чего ж тут стесняться? Это, в конце концов, ваше право.

— Вы так считаете?

— Наверно, не только я одна. Иван Ермолаевич, полагаю, тоже так считает. Приходите, он вам не откажет, уверяю вас…

— Тогда я приду. А когда лучше, по-вашему?

Она задумалась:

— Пожалуй, на той неделе.

— На той неделе?

Внезапно Полукаров удивился самому себе: до сих пор вроде бы жил спокойно, не встречаясь с нею, и вовсе не было трудно из-за того, что не видел ее, а сейчас вдруг ужаснулся: целую неделю не видеться с нею…

— Лучше бы на той неделе, — повторила Вероника. — Тогда уже и второе действие будет попричесанней.

Его умилило это слово, очевидно профессиональное, бытующее среди актеров, — «попричесанней».

Что ж, так тому и быть, пусть будет на той неделе.

— Расскажите о себе, — попросила Вероника, без улыбки, почти строго вглядываясь в его лицо.

— Что рассказать? — спросил он.

— Что хотите. Например, как это вам пришло в голову стать драматургом?

Он усмехнулся:

— Так как-то получилось.

— И все-таки?

— Все-таки? Работал на заводе слесарем, посещал наш литкружок, писал стихи. А потом взял и написал пьесу. Показал ее Илье Альбертовичу.